Я опять повернула голову, как раньше, когда металась в жару, и увидела, что по разрушенной дороге скачет батальон призраков. Каждый из солдат, бескровных, как те зимние костры на снегу, склонился к удилам, а от лошадей остались одни скелеты, я уже встречала таких коняг. И потемневшие лохмотья — склоненные знамена. Свет беспрепятственно проникал сквозь клочья и пустоты этого войска, как сквозь полураспавшуюся башню Випарвета.

Добравшись до самого конца дороги, они останавливались, шеренга за шеренгой. Их командир глядел прямо перед собой. Черты его лица проступали очень смутно, и мне не удалось их разглядеть. Он во всем походил на своих солдат, только какой-то нереальный источник придавал цвет его волосам, и от них исходило свечение.

Он наклонился, не сходя с коня, и пять раз ударил обнаженным мечом по колонне гробницы.

С шестым ударом я проснулась.

Часы в коридоре отзванивали шесть утра.

Я до смерти замерзла, волокна сна еще опутывали меня, но я выбралась из постели и побрела сначала к западному окну, потом к северному, словно обезумевшая женщина, не смыслящая в сторонах света. Затем я вспомнила, что мне показывали, как можно выйти по узенькой лесенке на крышу, только мне ни разу не пришло в голову это сделать. Двигаясь как в трансе, я во что-то оделась и накинула шубу, которую мне положили поверх одеял. Какая-то сила понуждала меня к действию. Я никого не встретила в коридоре. Я пошла наугад, отыскала лестницу, поднялась, с трудом вставила в скважину не желавший слушаться ключ — и выплыла на поверхность; меня окутал безмолвный, будто камень, льдисто-синий воздух.

Парапет доходил мне только до колена. А за ним широко раскинулись земли, скованные ледяным дыханием предрассветных сумерек.

Но далеко внизу, под куполом на крышке гробницы никто не лежал. А вот Веспаль и вправду поднялась над соснами, словно сотканный из серебристого пламени воздушный змей. И над деревьями, среди которых стоял загадочный храм, скользили, мерцая, и другие звезды.

Сердце мое замерло, отчаянно забилось. Я зажмурила глаза, вновь их открыла и увидела, как гаснут последние из звезд, но я успела их заметить.

Это не колдовство. Какой-то зимний ритуал в честь богини. Или они благодарят ее за то, что им удалось заманить меня в ловушку и подцепить на крючок будущего императора?

Я затряслась от охватившего меня гнева. Всем телом, с головы до ног, как отпущенная пружина. Я отошла от парапета, вернулась в дом, пробежала по комнатам и вниз по лестнице. По дороге я не встретила ни души. Как правило, в такое время служанки уже бродили повсюду. Но не сегодня.

В зале стоял увенчанный свежей гирляндой из вечнозеленых растений Випарвет, а мое появление повергло в ужас мальчишку-истопника, застывшего возле корзины с дровами.

— Что они делают? — спросила я.

— Кто, хозяйка?

— В храме.

Он опустил голову и потупился.

— Мне нельзя говорить. Я мужчина, мне туда нельзя.

— Болван, — бросила я. (Мужчина. Он совсем еще мальчишка.)

Скользнув мимо него, я отворила створку двери и вышла на веранду.

За те недолгие минуты, пока я спускалась, стало совсем светло. Но птицы не пели. Птиц не стало, петь некому. Холод ранил как клинок. Ах, мне знаком этот холод. Старинный враг мой, мы уже примирились друг с другом.

Вон там остановилось призрачное войско. Вот там привидение со львиной гривой, похожей на шевелюру Фенсера, нанесло удар по колонне. Предатель. И предатель вдвойне. Смердеть твоему имени почище всякого трупа — как на Юге, так и на Севере.

Я подвернула ногу. Фенсер остался позади.

На том месте, где сосны сменялись липовой рощей, кого-то убили. Маленькую черную водяную курочку. Меня затошнило, слезы подступили к глазам, но холод уже впился в них зубами. Увы, не может тот, кто видел гибель людей, оплакивать кончину маленькой черной водоплавающей птички. А впрочем, пташка, я бы не стала убивать тебя, потому что мне ведомо владычество Смерти.

Стоявшие дозором кусты сирени припорошило белыми цветами, нерастаявшим снегом. А дальше, в храме — толпа женщин. Снаружи остались те, кому не удалось втиснуться внутрь.

Они обернулись, глядя на меня. Все мои служанки, все женщины усадьбы Гурц. Посудомойки, младшие горничные. Старшая горничная. Моя нескладная служанка. Моя экономка. И Роза, вон она, ее круглое, как луна, окрашенное в цвет зари лицо обращено ко мне.

А вдруг они накинутся на меня и раздерут на клочки, как собачья свора? Это древний ритуал с кровавыми жертвоприношениями. Как знать, что они сделают?

Но тут заговорила экономка.

— Послушайте, хозяйка тоже должна предстать перед нею.

Они расступились, и я увидела алтарь, а возле него бабушку, госпожу в белом платье, перехваченном кушаком цвета индиго с золотом, с распущенными, разметавшимися по сторонам волосами, жидкими, словно серый дымок, но длинными, до колен.

Она поманила меня к себе. И улыбнулась.

Она сумасшедшая, и ритуал этот грязный, варварский. Меня разорвут на части, растерзают, повытаскают волосы и выколют глаза…

— Иди сюда, Аара, — проворковала бабушка, — иди, милая девушка. Богиня позвала тебя.

Нет, они ни за что меня не убьют, даже в религиозном исступлении. Ведь я служу зароком того, что сюда явится император.

Я онемела от такой бессердечности, все мышцы как-то странно размякли, и я могла бы упасть, но почему-то устояла и пошла дальше. Мимо женщин, вверх по лестнице, в святилище.

Давление. Силы. Они сомкнулись вокруг меня. Я очутилась внутри сферы, подобной бледно-золотистому тюльпану. В ней все пело и звенело, и сладко пахло — это не аромат благовоний, которые они разбрызгали повсюду, а запах меда. Каждый волосок у меня на теле встал дыбом. Набухла грудь, интимные части тела ожили. Но ничего чувственного в этом не было. Это — молния в форме чаши. Она удерживает меня в себе.

— На-ка, возьми, бери же.

Бабушка пыталась что-то сунуть мне в руки. Голос ее доносился издалека. Я смутно видела ее, фигура ее исказилась, будто скрылась под водой — а может, потому, что она стояла вне сферы сил? Я взяла предмет, который она мне совала. И поглядела на него. Желтая роза в полном расцвете. Из теплицы, откуда же еще.

Только в усадьбе Гурц не растили роз за стеклами, потому что такие цветы ничем не пахнут, а аромат этой розы походил на вино, на вино под названием топаз.

Я осторожно положила розу на алтарь. Она рассыпалась. И превратилась в кучку золотых монет. Потом в росу из золотистой крови. Это слезы золотой статуи. Это граненый топаз. Это ковер с рисунком — я подалась вперед, склонилась, пытаясь разглядеть с вершины горы раскинувшийся по дну долины ковер, быть может, его узоры о чем-нибудь мне поведают, но не успела. Узоры уже сложились в картину: золотое поле с зерном.