Закончив, Тедеско перекрестился, склонил голову и быстро сел. Он тяжело дышал.

Ломели показалось, что наступившая тишина длится бесконечно, наконец ее нарушил тихий голос Бенитеза.

– Но, мой дорогой патриарх Венеции, вы забываете, что я – архиепископ Багдада. До атаки американцев там жили полтора миллиона христиан, а теперь осталось сто пятьдесят тысяч. Мой собственный приход почти опустел. Вот что такое сила меча! Я видел, как наши святые места подвергаются бомбежкам, а наши братья и сестры лежат мертвыми в ряд – на Среднем Востоке и в Африке. Я утешал их в горе и хоронил, и я могу сказать вам, что ни один из них – ни один – не хотел бы, чтобы на насилие отвечали насилием. Они умерли в любви и ради любви к Господу нашему Иисусу Христу.

Несколько кардиналов – среди них Рамос, Мартинез и Халко – громко захлопали, поддерживая Бенитеза. Постепенно аплодисменты распространились на весь зал – от Азии через Африку и Америку к самой Италии. Тедеско удивленно посмотрел на них, печально покачал головой, то ли сожалея об их глупости, то ли осознав собственную. А может, и то и другое – никто не мог сказать наверняка.

Встал Беллини:

– Братья мои, патриарх Венеции прав как минимум в одном отношении. Мы уже встречаемся не как конгрегация. Мы присланы для избрания папы, и именно это мы и должны сделать в полном согласии с Апостольской конституцией, чтобы не было сомнений в легитимности нашего избранника, но еще и не откладывая это в долгий ящик и в надежде, что Дух Святой проявит себя в час нашей нужды. Я предлагаю оставить завтрак – уверен, что ни у кого из нас все равно нет аппетита, – и немедленно вернуться в Сикстинскую капеллу, чтобы возобновить голосование. Не думаю, что это будет нарушением священных установлений. Как вы считаете, декан?

– Не будет. – Ломели ухватился за спасательный круг, брошенный ему старым коллегой. – Правила только указывают, что днем должны быть проведены два голосования, если потребуется, а если мы не достигнем решения большинством голосов, завтрашний день должен быть отдан размышлениям. – Он оглядел комнату. – Принимает ли большинство конклава предложение кардинала Беллини немедленно вернуться в Сикстинскую капеллу? Прошу тех, кто согласен, поднять руки.

Взметнулся лес рук.

– Кто против?

Руку поднял один Тедеско, хотя при этом и смотрел в другую сторону, словно отстраняясь от происходящего.

– Воля конклава ясна. Монсеньор О’Мэлли, попросите водителей подготовиться. И, отец Дзанетти, пожалуйста, сообщите в пресс-службу, что конклав собирается провести восьмое голосование.

Когда кардиналы разошлись, Беллини прошептал на ухо Ломели:

– Приготовьтесь, друг мой. К концу дня вы будете папой.

В данном случае большинства автобусов не потребовалось. Какой-то спонтанный коллективный импульс обуял конклав, и те кардиналы, которые были в подходящей для прогулки физической форме, предпочли идти пешком из Каза Санта-Марта до Сикстинской капеллы. Они шли фалангой, некоторые держали друг друга под руки, словно на демонстрации, каковой в некотором роде и был их поход в капеллу.

И волею Провидения – или Божественного вмешательства – вертолет, нанятый совместно несколькими телевизионными компаниями, в этот момент летал над Пьяцца дель Рисорджименто, снимая ущерб, нанесенный взрывом. Воздушное пространство над Ватиканом было закрыто, но операторы с помощью длиннофокусных объективов сумели снять процессию кардиналов, идущую по Пьяцца Санта-Марта, мимо палаццо Сан-Карло, церкви Санто-Стефано, Дворца правительства, вдоль Ватиканских садов, прежде чем она исчезла в двориках комплекса Апостольского дворца.

Зыбкие изображения облаченных в алое фигур, переданные в прямом эфире по всему миру и бесконечно повторяемые в этот день, слегка воодушевили католиков. В этих кадрах зрители увидели целеустремленность, единство и вызов. К тому же подсознательно они почувствовали, что кардиналы сейчас идут выбирать нового папу. Со всего Рима паломники начали стекаться на площадь Святого Петра в ожидании объявления. Не прошло и часа, как собралось около ста тысяч.

Обо всем этом Ломели узнал, конечно, позднее. А сейчас он шел в центре группы, держа за руку Уго Де Луку, архиепископа Генуи, а другой опираясь на Лёвенштайна. Он шел, подняв лицо к бледному небу. За спиной у него Адейеми негромко начал своим великолепным голосом напевать «Veni Creator»[92], а вскоре все подхватили:

Ломели пел и благодарил Господа. В этот час смертоубийства, в малоприглядной обстановке мощеных двориков, без иных духоподъемных зрелищ, кроме голых кирпичных стен, он наконец ощутил присутствие Святого Духа. Он впервые чувствовал себя не вразладе с исходом. Если жребий выпадет ему, значит так тому и быть.

«Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо меня! впрочем, не моя воля, но Твоя да будет»[93].

Не переставая петь, они поднялись по ступеням в Царскую залу. Когда проходили по мраморному полу, Ломели посмотрел на громадную фреску Вазари «Битва при Лепанто». Как и всегда, его внимание привлек правый угол с символическим изображением Смерти в виде скелета, размахивающего косой. За Смертью сражающиеся флоты христианского и исламского мира сошлись в схватке. Ломели сомневался, что Тедеско когда-нибудь сможет заставить себя посмотреть на эту фреску. Воды Лепанто явно поглотили его надежды на папство с такой же окончательностью, как они поглотили галеры Оттоманской империи.

Битое стекло в малом нефе Сикстинской капеллы уже убрали. Приготовили доски, чтобы заделать окна. Кардиналы парами поднялись по пандусу, миновали проем в решетке, потом, пройдя по ковру в проходе, разошлись по своим местам за столами. Ломели подошел к микрофону, установленному на алтаре, дождался, когда рассядется конклав. Разум его был абсолютно чист и воспринимал присутствие Бога.

«Семя вечности внутри меня. С его помощью я могу выйти из этой бесконечной гонки; я могу отказаться от всего, что здесь не принадлежит дому Господню; я могу замереть и обрести цельность, чтобы честно ответить на его призыв: „Я здесь, Господи“».

Когда кардиналы заняли свои места, он кивнул Мандорффу, который стоял в тыльной части капеллы. Лысая голова архиепископа наклонилась в ответ, после чего он, О’Мэлли и церемониймейстеры покинули капеллу. Ключ повернулся в замке.

Ломели начал перекличку:

– Кардинал Адейеми?

– Присутствует.

– Кардинал Алатас?

– Присутствует.

Он не спешил. Повторение имен было заклинанием, с каждым шагом приближающим его к Господу. Закончив, он склонил голову. Конклав стоял.