моей дочери, уже тринадцать, и, думаю, мы сможем отдать ее в Уэльскую балетную школу Садлера.

Аня… Он даже не старался скрыть своей симпатии ко всему русскому.

– Замечательно, – сказал Оппи. Заказ Элтентона прибыл, и официантка снова скрылась. – Рад, что вы твердо стоите на ногах.

– В отличие от Хокона. – Собеседник постарался вложить в голос побольше горечи.

– Да, – ответил Оппи.

– Как бы там ни было, – сказал Элтентон, – я здесь. О чем вы хотели со мною поговорить?

Оппи огляделся, чтобы убедиться, что никто не может подслушать их разговор:

– Когда Хокон, по вашей просьбе, обратился ко мне, он предположил, что вы имеете выход на советское посольство.

– Что это значит? Оппенгеймер, вы затеяли провокацию? Тут где-то спрятан микрофон?

– Нет! Помилуй бог, нет. Вы можете… – Он осекся, сообразив, что слова: «Вы можете доверять мне» прозвучали бы весьма неубедительно.

– В таком случае что же? – спросил Элтентон. «Кока» шипела перед ним в открытой бутылке.

Оппи набрал в грудь воздуха:

– Я хотел бы установить связь с Советами.

Теперь уже Элтентон закрутил головой, проверяя, не подошел ли кто-нибудь слишком близко.

– Послушайте, война ведь закончилась. Я, конечно, считаю все эти международные отношения чушью собачьей, но теперь уже никто не может считать русских и американцев союзниками.

– Но вы знали – или знали кого-то, кто знал, как получать материалы русских физиков.

– Если и знал, то что?

– У вас сохранились какие-нибудь связи?

– Зачем? Вы хотите сейчас передать русским атомную бомбу?

– Нет, нет. Да и не мне это решать.

– Тогда в чем дело?

– Мне нужно… проконсультироваться с их лучшими физиками. Побеседовать с Игорем Курчатовым.

– Я вроде бы не слышал этого имени.

– Оно должно быть известно вашим знакомым.

Элтентон молча смотрел на него.

– Прошу вас, – сказал Оппи. – Это вопрос жизни, а не смерти. Вы можете устроить это?

В конце концов Элтентон поднял бутылку и отпил глоток из горлышка.

– Это будет непросто.

– Я не стал бы обращаться со столь обременительной просьбой, если бы дело не было связано с огромным количеством судеб – в том числе и жителей Советского Союза.

Отвисшая нижняя губа выпятилась еще дальше, выдавая напряженное раздумье. Так собеседник Оппенгеймера даже внешне стал похожим на русского.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Я подумаю, что можно сделать.

Глава 35

Хокон, Хокон, поверь, я говорю совершенно серьезно, у меня есть реальные основания так считать; я не могу рассказать тебе, но уверяю тебя, у меня есть веские причины изменить свое мнение о России. Они не такие, какими ты их считаешь. Откажись, отбрось свою слепую веру в политику СССР.

Дж. Роберт Оппенгеймер

– Джулиус Роберт Оппенгеймер, как приятно наконец-то с вами познакомиться!

Прежде чем пожать протянутую руку, Оппи огляделся по сторонам. Он знал, что русские любят употреблять, обращаясь к человеку, все три его имени; человек, с которым он сейчас здоровался, уже представился как Степан Захарович Апресян.

Они находились на просторной лужайке среди рощи, и, хотя в этот августовский день в парке было полно народу, поблизости никого не оказалось.

– Вообще-то, – сказал Оппи, когда рукопожатие закончилось, – буква «Дж» ничего не значит.

– А-а… – протянул Апресян таким тоном, будто речь шла о важном секрете. – Вот оно как! Понятно.

Оппи не сомневался в том, что у Апресяна, выглядевшего даже моложе своих тридцати двух лет, энергичного, представительного мужчины с глубоко посаженными глазами и полными губами, сына армянского священника, родившегося в России, имеется полное досье на него, точно так же как у Оппи имелась собранная Гровзом по его просьбе объемистая подборка сведений об Игоре Курчатове, который в русской программе по созданию атомной бомбы выполнял такую же роль, что и Оппенгеймер в США.

– Мы давно уже следим за вашими достижениями, – сказал Апресян, окидывая собеседника взглядом с головы до ног, как будто перед ним было мифическое животное, которое он наконец-то увидел в природных условиях. – Извините за прямоту, вы выглядите очень худым. У вас все в порядке со здоровьем?

Оппи пожал плечами – и определенно почувствовал при этом движении, насколько его плечи костлявы и что он действительно похож телосложением на огородное пугало. Вес, потерянный за время войны, так и не возвращался.

– Я в полном порядке, – ответил он и втайне порадовался тому, что за этими словами не последовал приступ кашля. Горло у него постоянно болело, а сейчас, когда он находился в обществе вице-консула советского консульства в Сан-Франциско, оно сделалось сухим, как пески в Хорнада-дель-Муэрто.

Солнечным днем они неторопливо прогуливались по парку «Золотые Ворота», направляясь на запад, к океану. Наверняка за ними следили агенты ФБР и НКГБ, или как теперь называлась эта организация, но парк тянулся на три мили, и воздух звенел от веселого гомона детей и раздраженных голосов одергивавших их родителей. Как и этих ребятишек, думал Оппи, их с Апресяном все видят, но не слышат.

Они подошли к Калифорнийской академии наук, находившейся в парке с 1916 года. Теперь она занимала три здания: Зал североамериканских птиц и млекопитающих, Аквариум Стейнхарда и Африканский зал Симсона. Природа во всем своем великолепии, окруженная, опять же, природой.

Академия занималась исключительно тем, что принято называть естественными науками, а это старомодные занятия джентльменов – наблюдение за звездами и прогнозирование погоды, изучение растений и животных, коллекционирование камней и окаменелостей. Физика не входила в этот круг, следовательно, думал Оппи, его область деятельности это неестественная наука. Извращенная. Не соответствующая общепринятым стандартам правильного и неправильного.

И эта – эта – встреча была неестественной; во всяком случае, многие из тех, с кем ему приходилось иметь дело, сочли бы ее таковой. Роберт Оппенгеймер, чье имя начинается с ничего не значащей «Дж», который отверг предложение, сделанное Хоконом Шевалье от имени Джорджа Элтентона, который разорвал свои связи с организациями коммунистического фронта, который советовал своим бывшим студентам сделать то же самое, прогуливается – черт возьми, прогуливается – с советским чиновником, должность которого, как всем известно, служит просто маской для шпионской работы.

– Ваш английский безупречен, – сказал Оппи.

Апресян слегка наклонил голову.

– В языках я о-го-го, – ответил он, и Оппи улыбнулся демонстративному использованию просторечия, достойному его собственного лексикона. – Я говорю на тринадцати. Русский, английский, турецкий, арабский…

Оппи мог читать на девяти языках, а вот говорить – на значительно меньшем их количестве.

– Голландский? – осведомился он, выбрав из доступных ему языков тот, который вряд ли будет знаком желающему подслушать.

– Ja inderdaad[56], – ответил Апресян.

– Отлично, – сказал Оппи тоже по-голландски. – В таком случае будем говорить на нем.

Апресян кивнул, соглашаясь:

– Очень приятно, что вы решили выбраться. Вы давно уже не участвовали в