– У негра в жопе я видел такие успехи. – Сержант Куницын вщелкнул рожок, коротко скомандовал «уши» и, морщась от кислого запаха пороха, продолжил: – Если нами и дальше будут все дыры затыкать… Нарвемся, мля, на п…того шамана, и будут нас веником на совочек собирать. Как Левшинова.

– Вот и я говорю, – встрял Сошников. – Будто нам ихних теперешних фокусов мало, мы их еще и вооружаем на свою же голову. И ладно бы винтари какие, а то – автоматы. Научим их, паразитов, куда какую фигулину вставлять и за какую пимпочку дергать, да как пойдут эти орлы от пояса поливать…

– Это точно, – кивнул Окан. – Эти – пойдут. Эти далеко пойдут. Кобзев с ними еще наплачется.

– Кобзев-то ладно, – тоскливо вздохнул старшина Сидоренко. – Сгинет, морда гэбистская, и хрен с ним. Плохо, что мы с ним в одной жопе окажемся. А уж сколько местных при этом поляжет…

– И то верно, товарищ старшина. – Алекс потянулся за очередной пачкой, замер, глядя на надпись, и со словами: «Халтуришь, Беловский» – кинул нераспечатанную пачку обратно. – Они с этими машинками такую кровавую кашу устроят, что нас тут еще долго помнить будут… и детей по вечерам пугать.

– Говорю я – винтари им в зубы и всех делов, – проворчал Сошников. – Из винтаря много не настреляешь.

– Уши!

– Ой ли, Соха? – прищурился Беловский. – Да если хочешь знать, хороший стрелок с винтовкой да на хорошей позиции запросто роту с вот такими трещотками положит. В смысле, на землю положит, не под нее. Не хуже пулемета. Мне дед рассказывал.

– Да ну? – недоверчиво переспросил Сошников. – А чего ж в кино про 41-й все фрицы с автоматами наших только так лупят, в хвост и гриву?

– В кино? – насмешливо переспросил «историю» Беловский. – Ну, ты бы, млин, еще русские народные сказки вспомнил. Во-первых, в 41-м у немцев у самих столько автоматов не было, сколько в кино показывают – каждый второй, не считая каждого первого. Верно, Студент?

– Эмпэ-38 «фольмер», в народе упорно именуемый «шмайссером», – отозвался Окан с ленцой, – в 41-м был у десантников, альпийских стрелков, танкистов, ну, может, еще немного во всяких элитных эсэсовских частях. А подавляющее большинство фашистов бегали с маузеровскими карабинами К-98. Мосинский ровесник.

– Во! – поднял большой палец Беловский. – Слушай умного человека. И сам мозгой шевели. У этой трещотки дальность сколько – шагов триста?

– У этой – пятьсот метров, – перебил Алекс.

– Один черт, – отмахнулся Беловский. – А из винтовки тебя и за километр запросто достанут. Кстати… – Он задумчиво уставился на очередную пачку. – Бронебойно-зажигательные им давать?

– Чего?

– Пэ сорок первые. – Беловский надорвал пачку. – Ну точно – черная пуля, красный поясок.

– В жопу! – выразил общее мнение старшина Сидоренко. – Обойдутся макаки. Пусть сначала с пальм слезут.

– Уши!

– Да ладно вам. – Куницын закончил протирать автомат и отбросил ветошь в быстро растущую кучу перед ящиками. – Прямо уж с трех сотен тарахтелок здесь третья мировая развяжется. Они и до нас тоже… не при коммунизме жили. И потом, мы же им не только автоматы даем.

– А что еще?

– Ну как же? – удивился Куницын. – Это… продукты полноценные, медикаменты там…

– Бесплатный цирк лучших клоунов Советской армии, – вставил Беловский.

– Материи опять же. Видели, в чем они ходят?

– Ну да, – хмыкнул Беловский. – Мы их завалим самыми лучшими в мире валенками и ушанками.

– А также бушлатами, – добавил Окан. – Выдадим топоры и пилы и научим самым передовым методам рубки леса.

– Ну, вы, млин, загнули!

– Чего загнули?! – вскинулся Беловский. – Ты глянь, – он повернулся в сторону невидимой базы. – Из трех зданий одно – под губу! Госпиталь в палатке, зато губа капитальная! Такая, что сразу видно – Советская армия сюда пришла, и пришла надолго.

– А насчет трех сотен тоже не заблуждайся, – сказал Сидоренко. – Я уже навидался. Сначала всегда вот такое старье в ход идет. А потом, как аппетит придет… и «калаши» в дело, и пушки, и танки. А уж если америкосы и взаправду тоже сюда влезли…

– Да здравствует братский эвейнский народ и его славная компартия! – дурашливо выкрикнул Беловский.

– Во! – одобрительно кивнул старшина. – Правильно понимаешь.

– Саш, ты только Ползина из себя не корчи, – скривился Окан. – Дело-то… паскудное.

– Ну, а чего мы можем? – недоуменно сказал Сошников. – У нас приказ.

– Во-во… – выдохнул Окан почти неслышно. – Кейтель с Йодлем тоже что-то такое бормотали в Нюрнберге.

– Студент, ты че, сбрендил? – Куницын вскочил. – Мы, по-твоему, что, фашисты, да?! А сам ты…

– Мы, млин, Понтии Пилаты, – огрызнулся Алекс. – Руки умываем.

– Не, Студент, ты мне скажи…

– Уши! – Сидоренко разрядил в воздух очередной рожок.

– Вы что, мля, на солнце перегрелись?! – рявкнул он на притихших спорщиков. – Или пороху перенюхали?! Вы мне тут еще, мля, подеритесь! Дуэль, мля, устройте! А ну, живо, закрыли тему! К Кобзеву под лупу захотели? Кончай треп!

– Не, а чего он…

– Молчать, я сказал! Вам что, делать не хрен?! Вон еще какая гора несвернутая! А если мало, так я еще придумаю! Будете у меня оба траншею рыть… от меня и до обеда!

На несколько минут наступила тишина.

– А у меня, кажись, бракованный, – рискнул разрушить заговор молчания Сошников. – Во, глядите.

Он наставил дуло автомата в зенит и нажал на спуск. ППС судорожно дернулся, выплюнув короткую, на три-четыре патрона, очередь и замолк.

– Осечка?

– Хрен тебе! – оскалился Васька. – Перекос, чтоб его.

– Ну, откладывай, – вздохнул Сидоренко. – Мля, теперь еще дефектную составлять!

– Млин, а у меня у одного предохранитель был хреновый, – заволновался Куницын. – Его что, тоже в брак?

– Ты хоть помнишь-то, который из?

– Вроде во-он тот.

– Это запросто, – прокомментировал Алекс. – Предохранитель у пэпээса самая ненадежная деталь. Небольшой износ выреза, и вуаля – самопроизвольное выключение… А в остальном… Уши!

Он резко вскинул автомат и нажал на спуск.

– А если бы рикошет? – возмутился Беловский, глядя на отлетающую от валявшейся неподалеку глыбы известняка брызги. – Ты сегодня… – Он осекся, глядя на проступающие из-под пыли следы пуль, складывающиеся в четко различимые очертания букв А и О.

* * *

– Крис, вставай. Светает.

– Да. – Крис с трудом удержался от давнишней привычки – не открывая глаз, сесть в кровати. – Сейчас.

Он открыл глаза. Прямо над ним тихо шелестел в кронах слабенький рассветный ветерок. Листва казалась серой – может, она и была такой, а скорее, от того, что солнце этого мира еще не высветило ее и даже плывущие в вышине облака только-только начинали розоветь.