— Это упущение с его стороны. Он мог бы также подсказать единственно правильный и праведный способ опровергнуть столь неслыханное и непристойное обвинение, он мог бы объяснить, как рассечь гордиев узел одним ударом сверкающего клинка. Он мог бы посоветовать тебе, что надо требовать брака.

Он ждал ее ответа, затаив дыхание, сам понимая, что требует от нее невозможного: чтобы она отказала ему, руководствуясь правильными побуждениями, а он потом смог бы убедить ее принять предложение, исходя из неверных оснований. Он встал навытяжку, держа руки по швам, не желая даже жестом повлиять на ее решение.

— Никогда, — отчеканила Мара, поднимаясь на ноги. Ее глаза потемнели от отвращения. Она отвернулась от него.

Родерик перевел дух.

— Но почему? Разве ты не хочешь стать принцессой?

— Только не с таким принцем, как ты.

— Хотя вокруг нас рушатся правительства, а короли теряют короны вместе с головой? Это, конечно, прекрасно — столь высоко ценить независимость, но ты должна спросить себя: «Достойна ли я этого?»

Что он задумал? Его голос звучал слишком легко и беспечно. Он нарочно выводит ее из себя — во всяком случае, ей так казалось. Но с какой целью? Гнев помешал ей это понять. Она была охвачена всепоглощающим желанием нанести ему удар, который заставил бы его ответить от чистого сердца, позабыв о холодных расчетах разума.

Она повернулась к нему лицом, ее голос зазвенел:

— Я американка. Для меня титулы и все эти бесполезные побрякушки, столь милые сердцу королей, ничего не значат. Мне нет дела до рушащихся правительств и запятнанных имен древних рыцарей. Мне нужен муж, который был бы настоящим мужчиной, а не избалованный королевский сынок, играющий людьми, как пешками.

— Тебе нужен человек, — сказал он, подходя к ней, — который заставит тебя забыть о том, кто ты такая, и даже о том, муж он тебе или нет.

— Только не ты! — мгновенно ответила Мара.

— Я. По причинам, всем нам известным, и по тем, о которых ты еще даже не догадываешься, ты станешь моей женой.

— Нет! — Она попятилась от него прочь.

— О да. Ты будешь моей женой. Никто и ничто не сможет этому помешать.

Они были так увлечены своим спором, что не заметили вновь прибывшего. У дверей произошло движение. Вошел мужчина — высокий, прямой, в белой военной форме Рутении. Только его волосы сияли серебром в зимнем свете, падавшем из окон. Когда он заговорил в наступившей тишине, его голос был слышен во всех углах громадной гостиной.

— Я могу этому помешать и не допущу этого, пока я жив. Если ты в этом сомневаешься, испробуй свои угрозы на мне, мой громогласный, мой галантный и влюбчивый сын.

— Ваше величество!

Это восклицание вырвалось у бабушки Элен. Она с трудом поднялась с кресла и, опираясь одной рукой на подлокотник, присела в глубоком реверансе. Родерик коротко кивнул, Михал и другие члены свиты отвесили более почтительные поклоны. Мара, опустив глаза, тоже сделала реверанс.

Рольф, король Рутении, ответил на приветствия кратким жестом, подошел и протянул руку бабушке Мары.

— Мадам Элен Делакруа, чье второе имя — Великодушие, если не ошибаюсь.

— О, вы все еще помните мою глупую оплошность, допущенную при первом знакомстве! — воскликнула Элен, вспыхнув от удовольствия. — Как это удивительно и как мило с вашей стороны.

Это и в самом деле было удивительно, ведь он запомнил случай, произошедший тридцать лет назад. Мара прекрасно знала, о чем идет речь: бабушка Элен любила пересказывать это происшествие. Принц Рольф, находившийся с визитом в Луизиане, желая поблагодарить ее за то, что она позволила ему и его свите явиться к ней на бал без приглашения, заметил:

— Вас следует называть леди Великодушие.

Она смутилась, но, желая угодить особе королевской крови, ответила:

— Как вам угодно, ваше высочество, но меня с рождения звали просто Элен.

Между тем бабушка Элен продолжала:

— Так много лет прошло с тех пор.

— Даже слишком много, — согласился Рольф. — Как поживает Андре?

— Хорошо. А Анжелина?

— Волнуется из-за того, что происходит здесь, в Париже. Я ее эмиссар и неофициальный министр юстиции. Очевидно, я могу оказаться полезным в этом качестве.

Это был своего рода косвенный вопрос о сложившемся положении или, по крайней мере, о той роли, которую сыграли в нем Элен и ее внучка. Ответ бабушки Элен прозвучал столь же уклончиво:

— Если вы осведомлены о случившемся, значит, вам известно, что замешанная в скандале девица — это моя внучка. Позвольте представить ее вам.

Рольф повернулся к Маре. Легкая улыбка тронула его губы, но взгляд был строгий, оценивающий. Его глаза уже не были такими ярко-синими, как в молодости, и в волосах золото сменилось серебром, суровое лицо избороздили морщины, проложенные опытом и упрямством, но в нем ощущалась такая неукротимая сила, такая непререкаемая воля, что он показался Маре еще более грозным, чем его сын.

Она снова присела в реверансе, а он пожал ей руку.

— Мара. Греческое имя с привкусом Ирландии и в дополнение к нему — ирландские глаза цвета торфяного дыма, видящие будущее во сне. В сочетании с вашей красотой они могут свести с ума. Неудивительно, что дипломатия Рутении во Франции растеряла всю свою утонченность.

— Дипломатия, — жестко перебил его Родерик, — здесь не обсуждается.

Отец повернулся к сыну и смерил его уничтожающим взглядом.

— Я так и понял, — сказал он. — Но вопрос, незамедлительно приходящий на ум, если, конечно, это трезвый и незамутненный ум, таков: почему нет?

— Альковные дела обычно не являются предметом государственного интереса. Данное дело стало предметом такого интереса лишь недавно, но, если исключить непрошеное вмешательство, оно вскоре будет представлять интерес исключительно для дамы и для меня.

— Неужели ты собираешься стрелять из пушек по воробьям? Какое расточительство — использовать не просто безделушку, а как-никак королевскую корону, чтобы положить конец всего-навсего альковному делу!

Ядовитая ирония, прозвучавшая в словах отца, не оказала никакого заметного влияния на Родерика.

— Это положило бы начало, а не конец.

— Начало, основанное на сопротивлении и неприязни под воздействием форсмажорных обстоятельств, вряд ли сулит радужную перспективу на будущее.

— Вы твердо вознамерились подыскать для меня королеву, преисполненную чувства собственного долга, но лишенную надежд, тяжко вздыхающую и всегда готовую принести себя в жертву? Уверяю вас, это еще менее радужная перспектива.