единственный батальон егерей!) была предприятием поразительным. Переяславский полк при поддержке казаков обошёл польские позиции, пробрался через болота и ударил неприятелю в тыл. В итоге Суворов получил возможность честно написать в рапорте: «Неприятель весь погиб и взят в полон».

У Кобылки Суворов остановился и разбил лагерь. Владелец деревушки — пожилой граф Унру — был настроен пророссийски и давно почитал Румянцева и Суворова. Казаки, приняв его за действующего польского генерала, под конвоем привели графа к Суворову. Суворов обнял его как старого товарища. В усадьбе графа Унру состоялся совместный дружеский обед русских и пленных польских офицеров. О тех днях сохранился милый исторический анекдот, пересказанный Денисом Давыдовым. «Суворов спросил у графа Кенсона: «За какое сражение получили вы носимый вами орден и как зовут орден?» Кенсона отвечал, что орден называется Мальтийским и им награждаются лишь члены знатных фамилий. Суворов долго повторял: «Какой почтенный орден!» Потом обращался к другим офицерам: «За что вы получили этот орден?». Они отвечали: «За Измаил», «за Очаков» и. т. п. Суворов саркастически заметил: «Ваши ордена ниже этого. Они даны вам за храбрость, а этот почтенный орден дан за знатный род».

Троицкое-Кайнарджи. Подмосковное имение Румянцевых.

Современная фотография

В Кобылке 19 октября к Суворову присоединился корпус Дерфельдена. Вся тридцатитысячная армия теперь была собрана в кулак. Суворов уже решил судьбу Варшавы, из-под которой недавно ретировалась армия прусского короля Фридриха-Вильгельма… Начались насыщенные учения, в приказе Суворова говорилось: «экзерцировать так, как под Измаилом. Для штурма заготовлялись плетни, фашины, лестницы. Правой рукой Суворова при подготовке штурма становится верный боевой товарищ и ученик Илья Алексеевич Глухов (1762–1840), в то время — инженер-капитан. После победы, с подачи Суворова, о нём вовсю заговорят на высочайшем уровне. Илья Глухов был настоящим чудо-богатырём, таких Суворов привечал и расхваливал громогласно и цветисто, чтобы стали они высокими маяками для других. Под Измаилом он был поручиком — и Суворов настойчиво хлопотал перед императрицей о награждении умелого и расторопного инженера, вникая в его судьбу даже из пасмурной Финляндии. Тогда, под стенами грандиозной турецкой крепости, Глухов был неустанным помощником главного квартирмейстера Петра Никифоровича Ивашева, произведённого в секунд-майоры за храбрость и расчётливость. Рядом с Суворовым и Ивашевым Глухов был и при подготовке штурма пражских укреплений (речь идёт о крепости в предместьи Варшавы). В реляции Румянцеву «О штурме прагских ретранжаментов» Суворов укажет: «Пункты, на которые приступ вести надлежало, и пункты, где колонны для атаки начального сигнала ожидать должны были, поручено было указать правым четырём колоннам генерал-порутчику Потёмкину, и левым трём колоннам генерал-порутчику Ферзену, по прожекту инженер-квартермистра Глухова». Ивашев под Прагой был уже подполковником, а в финале похода 1794 года он получит полковничий чин. После Пражской виктории Суворов так рьяно ходатайствовал за своего любимца Глухова, что Екатерина заметила в письме Гриму: «Граф двух империй расхваливает одного инженерного поручика, который. По его словам, составлял планы атак Измаила и Праги, а он, фельдмаршал, только выполнял их, вот и всё». Это о Глухове. Если Суворов так высоко ставил его искусство и не жалел красок для выражения восторгов — значит, он всерьёз считал Глухова незаменимым, доверял ему. А что может быть важнее при серьёзном штурме, чем доверие полководца инженеру. Во время Итальянского похода инженер И. А. Глухов носил уже чин полковника, он отличится при штурме Александрии. А закончит службу, как и Пётр Ивашев, в высоком для инженера чине генерал-майора. После штурма Праги Глухов получит Георгия четвёртой степени с почётной формулировкой: «За особливое искусство, доказанное снятием плана Прагского ретранжамента для устроения батарей, тако ж и за отличное мужество, оказанное при приступе». Глухов оставался одним из лучших русских военных инженеров и в годину Отечественной войны.

Румянцев не дремал, наблюдая за сражениями из тихого далёка. 29 октября Задунайский писал Рымникскому: «Я вижу впротчем теперь очень внятно, что ваше сиятельство все обстоятельства и происшествия, следственно и все то, что касается до вашего предприятия, с лучшей пользой службы соображаете, и что ваше сиятельство все то в себе самих и в соревности ваших подчиненных находите, чего вы от помощи союзных ожидали. И то уверительно не без удивления, что все старания и предложения вашего сиятельства в сем виде были вовсе тщетны и без всякого уважения на поводы, чтобы тамо наводили и на саму видимую пользу общественных действий; и что сие единственно и едино виной было, что Варшава могла без помехи жизненными средствами запасаться, и что все войски возмущенных способы нашли, так из Литвы как из Пруссии скрытым ходом к Варшаве пробраться и теперь оную и Прагу саму, коя тоже хорошо укреплена, соединенными силами и по всему видимому наивсекрайнейше и отчаянно оборонять. Я долженствовал полагать и то по рапортам самим вашего сиятельства, что прусские войски их пост при Закрочиме оставили и что Мокрановской недалеко от того Буг переходил, но теперь оказывается сие вовсе напротив, и что генерал Фаврат тамо неподвижно стоит, и что Мокрановской Буг при Броках перешел… Я рассматривал с многой прилежностию мне присланной план, по которому Прага, хотя бы и слабо, но двойным укреплением обведена, из которых, по мнению искусства знающих мужей, при взятии одного останавливаться не должно и удерживаться вовсе не можно; и я оканчиваю сие с тем удостоверением, что все уже учинено, что только в способах и в возможности находится и что ваше сиятельство еще один раз и то пред вашим приближением к Праге, испытали союзных по крайней мере так далеко подвигнуть, что каждой от своей стороны хотя бы доказательствами неприятеля пугал, коему никакой надежды ко спасению и действительно не остается, разве в своем ускорении той или другой державе».

Так беседовали два полководца, хорошо понимавшие друг друга, умевшие обращаться с противником как повар с картошкой, поворачивая его в нужном для России направлении.

Преемником Костюшки Верховный народный совет избрал Томаша Вавржецкого, который прибыл в Варшаву с курляндской границы. Вавржецкий был сторонником мирных переговоров: крепкой веры в успех революции у него не было. Но он был вынужден укреплять Прагу, стягивать в Варшаву силы и готовиться к отражению штурма. В спасительность пражских укреплений Вавржецкий, принявший новую должность «с отвращением», не верил, говорил, что «Прага погубит Варшаву». Но отказаться от тактики Костюшки он не мог. На что могли рассчитывать поляки в столь отчаянном положении? Считалось, что русская армия упустила наиболее подходящее для быстрого штурма летнее время. На длительную блокаду Варшавы сил у Суворова не было, поляки