под громкую музыку, с развёрнутыми знамёнами. В хвосте первой колонны ехал Суворов. Представители городского магистрата вручили ему ключи от города и хлеб-соль. Суворов поцеловал ключи, возблагодарил Бога, что в Варшаве не пришлось проливать кровь и передал ключи Исленьеву, своему дежурному генералу. Он целовался с панами из магистрата, многим пожимал руки, был взволнован и радушен. Вот так и уничтожаются государства — после стремительных походов, кровопролитных сражений, после муторных переговоров и жарких рукопожатий с поцелуями.

Рассуждая о моральном состоянии суворовских войск (а эта проблема относительно Праги и Варшавы поднималась на щит оппонентами России аж с 1794 года!) Денис Давыдов писал: «Во время штурма Праги остервенение наших войск, пылавших местью за изменническое побиение поляками товарищей, достигло крайних пределов. Суворов, вступая в Варшаву, взял с собою лишь те полки, которые не занимали этой столицы с Игельстрёмом в эпоху вероломного побоища русских. Полки, наиболее тогда потерпевшие, были оставлены в Праге, дабы не дать им случая удовлетворить своё мщение. Этот поступок, о котором многие не знают, достаточно говорит в пользу человеколюбия Суворова».

Комендантом Варшавы был назначен отличившийся в бою быстротой напора генерал Фёдор Фёдорович Буксгевден — впрочем, с этой миссией Буксгевден справится не лучшим образом. В Петербурге столь скорая полная победа над польским восстанием воспринималась как чудо. Ведь ещё несколько месяцев назад все предсказывали затяжную войну. Но призвали Румянцева — и всё пошло как по маслу. Имя Суворова означало военные победы, имя Румянцева — стратегический успех. Недаром писал Петру Александровичу всё знающий Безбородко: «Поражения, произведенные Суворовым, приемлются яко плод вашего военного искусства, что умеете предвидеть случаи и употреблять на оные способных людей».

Пражское кровопролитие предотвратило бойни в Варшаве, в том числе и погромы обывателей, которые были очень даже возможны, давайте уж учитывать патриотический экстаз поляков и мстительные чувства многих русских, помнивших судьбу корпуса Игельстрёма. Суворов опасался перерастания войны в бойню — об этом свидетельствуют специальные пункты многих его приказов того времени. Да, после победного штурма Праги, в силу вступило понятие «святая добычь». В той или иной степени, по военным традициям того времени, взятый город всегда отдавался «на разграбление». Первая ночь после штурма принадлежала солдатам победившей армии. Можно осуждать этот обычай, но армия привыкла к нему за время русско-турецких войн, и в революционных войнах Европы наблюдается то же самое. Но этот процесс имел свои временные и моральные рамки, и Суворов как предусмотрительный полководец, держащий свою армию на высоком уровне боеспособности, железной рукой на следующий день восстанавливал дисциплину.

Отношение Суворова к пленным после пражского штурма резко контрастирует с аналогичными прецедентами того времени. Известно, что после кровопролитного штурма Яффы в 1799 году генерал Бонапарт приказал расстрелять сдавшихся в плен янычар — их было около трёх тысяч. В те же годы англичане в Индии действовали ещё мстительнее. Герцог Веллингтон, покоряя Майсурское княжество, после победы, уничтожал всех, кто с оружием в руках противодействовал англичанам — таких оказалось не менее тридцати тысяч. Суворов, уничтожив армию противника, не поднимал руку на пленных. Пленных поляков освобождали, с ними намеревались сотрудничать.

29 октября Суворов снова доносит Румянцеву о победе — на этот раз, о бескровном взятии Варшавы. «Её императорского величества к освящённейшим стопам Варшава повергает свои ключи. Оные вашему сиятельству имею щастье поднести и вручителя их, генерал-майора Исленьева, в высокое покровительство поручить». Исленьев справедливо слыл любимцем Суворова, и столь почётное выдвижение не было случайностью. В рескрипте Румянцеву Екатерина помянула и Исленьева: «Донесением вашим с генерал майором Исленьевым, присланным о покорении войсками нашими под начальством генерала графа Суворова-Рымникского польского столичного города Варшавы, мы были весьма обрадованы. И как ваши добрые распоряжения главнейшие способствовали сему знаменитому и важному событию, то мы сим свидетельствуем наше признание к усердию и радению вашим, предполагая по получении подробных о всем известий оное изъявить на деле, а равным образом создать заслугам и всех тех, кои тут ревностно и мужественно подвизалися, соизволяя между тем, чтобы вы дали им знать о нашем особливом к ним благоволении. Генерала графа Суворова-Рымникского при самом получении известия пожаловали мы генералом-фельдмаршалом, а присланного генерала-майора Исленьева — генералом-порутчиком. Пребываем в протчем вам благосклонны Екатерина».

Разумеется, о взятии пражских укреплений, ещё до занятия Варшавы, доложил императрице и Румянцев, никогда не забывавший утвердить собственную роль в истории. 30 октября он отправил в Петербург такое письмо:

«Всемилостивейшая государыня!

Вчерась сказал я генералу графу Суворову-Рымникскому в моем письме, что он уверительно все то в себе самом и в соревности своих подчиненных найдет, что ему на помощи союзных отходит и сегодня увеществовалась сия мысль чрез от него присланного курьера совершенно, Прага победоносными войсками вашего императорского величества штурмом с малой потерей наших и без всякой чуждой помощи взята.

Большое число пушек тамо добыто и многие тысячи от неприятеля пленными сделаны. И я спешу, всемилостивейшая государыня! сей рапорт, как по отношению к своему свойству редкой и по своему содержанию очень важной в подлиннике и с тем самим, чрез кого я его получил, к вашим ногам сложить, в твердом уповании, что Варшава теперь больше о своем спасении как о способах к своей обороне помышляет и великодушию вашего императорского величества предпочтительно пред другими державами подвергнется и тем сия в каждом разуме вредная война к вам, всемилостивейшая государыня! единственно и едино довлеемой славе кончится.

Вашего императорского величества верноподданной граф

Петр Румянцов-Задунайский».

Теперь и Суворову приходилось вспоминать уроки дипломатии и политической мудрости, на которые щедр был мудрый полководец, переговорщик и администратор Пётр Румянцев.

Суворов, привыкший к быстроте армейских маршей и маневров, без промедления начал вникать в социальную и экономическую реальность Польши. Уже 17 ноября, только обтерев пот битвы, Суворов пишет Румянцеву рапорт об отношении к русским в Варшаве: «Сиятельнейший граф! Сей Орловский, доброй и достойной человек, имел как бывший комендант большое попечение о наших пленных; они его благодарят. Тож Закржевский, которой единожды при народном волновании избавил благомысленных магнатов от смерти с опасностию своей жизни. Мокрановский по прибытии из Литвы в Варшаву сложил с себя начальство. Всё предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцов не любят. Нас обожают…»

Суворов умел восхищаться с людьми: он нашёл, кем восхититься и среди поляков.

Знаменитый рескрипт Екатерины, в котором она сообщала Суворову о присвоении ему фельдмаршальского звания, овеян многими легендами. В реальности формула была такая: «Господин генерал-фельдмаршал граф Александр Васильевич. Поздравляю вас со всеми победами и со взятьем прагских укреплений и самой Варшавы.