— Не хотела?

Мне вспомнилось, как она исполняла для меня Баха в Бикини-Боттом при лунном свете, закрыв в упоении глаза, водя смычком по моему посоху, словно то была скрипка Страдивари.

— И не хочу. Я именно это имела в виду: не хотела и не хочу.

— Обойдемся без психотерапии, — вмешалась Миранда. — Слишком много получилось цифр, как сократить?

— Постойте, — сказала Флора. — В «Дисках необитаемого острова» после того как гость называет все восемь любимых мелодий, ведущий спрашивает, какая из них самая-самая. Без какой он вообще жить не может.

— Точно, — сказал я. — Он спрашивает: если поднимется волна и унесет ваши записи, какую вы попытаетесь спасти? Этот вопрос задают каждый раз. Даже тому подставному парню, Уитлону, его задавали.

Возможно, кроме Флоры, никто не знал историю сэра Гарри Уитлона, вымышленного участника ток-шоу, с его вымышленной историей и такими же вымышленными записями, но разжевывать было некогда.

— Какая из восьми записей твоя любимая? По крайней мере, номер у нее точно есть.

— Если бы пришлось выбирать одну, я бы взяла Вивальди, «Лето». Я готовила его для прослушивания в Королевском музыкальном колледже. Знаю его наизусть и задом наперед. Мне казалось, я никогда больше не захочу слышать «Лето», а сейчас все бы отдала, чтобы снова послушать.

Глаза ее заблестели, как бывает, когда человек вот-вот заплачет. Мне эти признаки были слишком хорошо знакомы, так что я обвел в колонке записанных цифр восьмерку и поспешил перейти к следующему участнику.

— А ты, Миранда? Назови любимые песни.

Миранде и думать особо не пришлось, у нее уже весь список был наготове.

— «Despasito». «Посмотри на то, что ты сделал». «Телефон-автомат». «Стряхну это с себя». «Меня ничто не сдержит». «Внимание». «Бэнг-бэнг». «Титан».

— Ни одной цифры, — сказал я.

Из одной крайности в другую: слишком много цифр у Джун. Ни одной цифры у Миранды. Похоже, идее с дисками необитаемого острова не суждена долгая жизнь. Но я пока не сдавался. Припомнив, что Флора называла «Двадцать первого пилота», я уточнил:

— А какая группа?

— «Марун Файв», — не задумываясь, ответила Миранда. — «Телефон-автомат».

— Ну конечно же! — Я записал цифру 5.

— Теперь ты, Себ.

Он угрюмо пожал плечами:

— Я не знаю.

Сперва я подумал, он злится, потому что считает любовь к музыке недостойной мужчины — вспомнилось, каким агрессивным он сделался тогда, на горе, стоило спросить его о любимых записях. Но потом меня осенило: он попросту не знает, как называются те песни, которые ему нравятся, и страх предстать перед всеми дураком — тот самый страх, который я безжалостно эксплуатировал в первые дни пребывания на острове, изображая великого ученого и пуская Себу пыль в глаза, — этот страх и вынуждал его теперь огрызаться. И вновь ситуацию спас Гил. Он велел всем заткнуться и сел возле Себа. Он понимал то, с чем я не желал мириться: что дергать Себа нет никакого смысла. Он достаточно знал своего друга: если в Себа тыкать пальцем или посохом, он либо вспыхнет гневом, либо заползет в раковину и закроет створки. Глядя на то, как действует Гил, я подумал: вот настоящий лидер.

— Ладно, — очень мягко сказал Гил, обращаясь к Себу. — Давай переберем, что сможем. Что-нибудь тебе нравится слушать? Из фильмов, рекламы, телепередач?

Себ откашлялся.

— Мне… мне нравится эта, из «Лиги чемпионов». Настраивает.

— На что настраивает? — уточнила Миранда, ласково гладя его по плечу, словно они и не ссорились никогда.

Ободрившись, Себастьян Лоам попытался напеть.

— Это вот так — ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-ту, а потом — бааам! И сразу все поют, больше похоже на крик.

— Знаю! — взволнованно воскликнула Джун. — Это «Садок-священник» Генделя.

— Замечательно! — сказал я. — Какой номер?

Я оглянулся на Джун, занося ручку.

Джун пожала плечами:

— Не знаю. Не то чтобы я заучила наизусть номера всех музыкальных произведений. Я же не гений-безумец. Знаю только скрипичные произведения, потому что столько раз видела их на пюпитре.

Так оно и шло. От «той, из „Лиги чемпионов“» мы перешли к «той, из фильма про бокс» («Глаз тигра»), «той, про олимпиаду» («Огненные колесницы»), «той, из „Матча дня“» («Жизнь Райли»). Затем последовала «та, про баскетбол» Кэти Перри («Свиш, свиш»), «та, которую всегда поют в Ливерпуле» («Ты никогда не будешь одинок») и «та, про регби» («Не спеши, милая колесница»). Номера ни у одной из них не оказалось.

— Еще что-нибудь? — спросил я.

Сердце мое опускалось все ниже вместе с заходящим солнцем.

— Ну есть одна, которая мне здорово нравится…

Мы все подались к нему, затаив дыхание.

— Но я не знаю, как она называется.

Мы снова сели ровно.

— Та, из ФИФА.

С нечеловеческим терпением я очень ласково уточнил:

— Нам нужны подробности, чемпион.

Он уставился на свои ладони.

— Там так: «у-ху-ху», — стыдливо пробормотал он.

Я едва разбирал слова.

— Как-как?

Он приложил руки ко рту, и джунгли огласил вопль Тарзана:

— У-ху!

Дикий, торжествующий клич пронесся по лесу, отразился от деревьев, согнал с деревьев пестрых птиц.

Тут уж мы все безошибочно узнали.

— Я знаю!

— И я!

— Я тоже.

— Но как она называется?

— Я знаю, — тихо признался Гил.

Мы все заткнулись.

— Это и моя любимая, — сказал Гил чуточку слишком громко, с вызовом. — Это группа «Блёр», «Песня два».

Мы все радостно вскинули кулаки, словно пришли в забеге первыми.

— Гениально! — сказал я и записал цифру 2. — А у тебя любимая, Гил?

— Та же самая, — намного тише ответил он.

— А? — Я поднял голову, ручка так и повисла в воздухе. В сумраке трудно было разглядеть выражение лица Гила.

— Мне то же, что ему, пожалуйста, — сказал Гил, словно делая заказ в ресторане. — Это мое любимое.

Больше я не переспрашивал — не хотел ставить Гила в неловкое положение. Сообразил, что ему одному я так и не задал вопрос о дисках необитаемого острова. А выходит, и не стоило задавать этот вопрос: он решил любить то, что нравится Себу. Я не собирался смеяться над преданностью Гила.

— Отлично, это ускоряет дело, — сказал я и записал вторую двойку прежде, чем кто-то успел высказать сомнение. — Итак: восемь, пять, два, два. Ральф?