– Что такое ногмальный? – кивнул Фаня.

– Ага. Так вот… Ты поменьше тетушку Мартишию слушай, – улыбнулся Траня. – Она хорошая женщина, только голову себе забивать любит ерундой разной. И остальным тоже… А ты совсем взрослый… превращаться вот научился! Должон понимать!

Они дошли до калитки. Кругом колыхались влажные от росы травы, стоял неумолчный стрекот сверчков и цикад. И вот уже за разлапистыми ветвями, за пышными кронами черноплодных рябин, зажелтели стрельчатые окна дома.

Миновали калитку, дед запер ее на засов, за спиной, за высоким забором остался лес, в котором шумел ветер, ухала неясыть, квакали жабы, пиликала пустельга…

Снова дома, снова в безопасности.

– Уже рассвет скоро, – сказал дед. – Я не сплю, я просто медленно моргаю… Ты иди, Фаня в дом, а то бабушка волноваться будет. А я еще загляну к кое-кому…

Подмигнул заговорщицки.

Фаня сначала даже не понял – куда это он направился? Оказалось – к дыре в заборе, что отделяет владения Ичеткиных от владений Клюквы!

Значит, и дедушка про нее знает! А может, даже пользовался ей когда-то…

А пошел, понятно, звать соседа на завтрашний праздник. Какой ни есть Клюква упырь, а все-таки – родня.

Из окон дома струился теплый свет, ронял колеблющиеся оранжевые блики на тропинку, на лужайку, на ежевичные заросли.

Фаня не удержался от соблазна, тенью-гарретом вскарабкался по водостоку до окна первого этажа, одним глазком заглянул в окно столовой.

В раскрытых ставнях, в просвете тяжелых бархатных портьер, двигались силуэты в темных костюмах и платьях, с тарелками и стаканами в руках, слышались голоса, смех, музыка. Зверила, с невозмутимым выражением лица и гигантским подносом в руке, прошел мимо окна.

Это бабушка устроила легкий фуршет для прибывающих гостей, утомленных долгой дорогой. В столовой раздвинули длинные столы, и чего только не было на пурпурных скатертях:

Сардинский сыр Касу-марцу, облепленный беспокойными мушками и личинками. Приправленный соусом гуакомоле мексиканский Эскамолес из яиц гигантских черных муравьев. Корейский Сан Нак Джи, поедать которого надо начинать с головы, чтобы он не задушил вас своими сильными щупальцами. Ядовитые камбоджийские А-пинг, размером с ладонь, щедро сдобренные солью и чесноком, поджаренные до красноты, с хрустящим хитиновым панцирем, изнутри нежные, как молодая курятина. Горьковатые скорпионы в салатных листьях, на сырных подушечках. Бьющееся сердце кобры и суп из броненосцев. Фаршированные парагвайские крысы и жареные кузнечики в соевом соусе с острым красным перцем. Запеченные в тесте африканские термиты и запеченные в шоколаде тайские сверчки. Жареные парагвайские морские свинки и цыплячьи сердечки, маринованные в свиной крови…

И что касается крови – недаром несколько дней подряд приезжал на Смородову Горку черный автобус с красной надписью на борту «Корпорация «Наследники Крови» – Продуктовые поставки»! Мрачные парни в комбинезонах с логотипом мясокомбината «Осташковский», под бдительным надзором бабушки, таскали через холл и вниз по ступеням, в погреба, тщательно закупоренные пятилитровые канистры.

Погреба теперь были забиты под завязку – выпивки должно было хватить на всех.

А ведь это только легкий фуршет, чтобы могли подкрепить силы усталые путники, прибывающие на семейные торжества! Главный пир грянет завтра.

Вздохнул Фаня, слез с водостока.

Обошел вокруг дома, увидел – у беседки мерцали огоньки разожженного мангала, в их свете виден был худощавый нахохлившийся профиль.

Прадед Стеша, завернутый в шотландский плед в черно-красную клетку, покачиваясь в кресле-качалке, сидел перед мангалом с фляжкой в узкой ладошке и задумчиво покусывал тлеющий уголек.

Увидел Фаню, поманил его скрюченным морщинистым пальцем.

– Отдыхаю, – кратко, по обыкновению, и ни кому особенно не обращаясь, пояснил Стеша. – Ишь, съехались, шумные, лопают да горланят…

– Деда, я… Я…

Фаня хотел, было, поделиться с прадедом всем пережитым, всем тем, что он сам еще не успел осмыслить и что наполняло все его таким стойким и сильным чувством хрупкости, легкости… и в то же время чувством необычайной полноты жизни.

Хотел сказать, но запутался в собственных мыслях! Только жадно хватал ртом ночной воздух, пахнущий сладким дымом, углями и вином, болотной сыростью, свежей росой и плывущим со Смороды обманчивым туманом…

– Научился обращаться? – напрямик спросил прадед.

Фаня отчаянно закивал.

– А летать?

Фаня наморщился, замотал головой.

Прадед ободряюще кивнул, махнул узкой ладошкой. Мол, успеешь, куда там!

Некоторое время Стеша молчал, задумчиво покусывая уголек, поплевывая на сторону искорки. Затем сказал:

– А вот ежели так смекнуть, – возле желто-зеленых глаз его собрались глубокие борозды морщинок. – Ужасно енто здорово, жить! Скажешь, нет?

– Да, деда! – выдохнул Фаня. – Жуть, как здогово!

(Опять «р» сбилась – ну что ты будешь делать!)

Догрызя уголек, Стеша Ичеткин закутался поплотнее в свою шотландскую мантию, неспешно выбрался из качалки. Сказал:

– Светает уж. Идем-ка спать… Завтра нам, ох, как силы понадобятся!

Стеша помедлил. Положил сухонькую ладошку на Фанино плечо:

– Как звать, напомни?

– Фанар-р-рион!

(наконец, получилось!)

– А фамилия твоя…?

– Ичеткин!

– Молодец…

Цвай с детства видел странные вещи, которые никто иной более не замечал.

Белый глаз во лбу у женщины в доме напротив; тень дракона в небе перед закатом; бледные, измождённые русалочьи лица в воде под пирсом, вечно голодные и тоскливые; кошку с шестью хвостами… впрочем, когда её сбила машина, их осталось только пять. Он был достаточно умён, чтобы не рассказывать о своих наблюдениях никому, однако глубоко внутри засело парадоксальное желание доказать: мир не так- то уж прост.

Цвай видел странные вещи, но только по мелочи, и потому вечно пребывал в поисках настоящего чуда. Такого, которое не смогут игнорировать даже слепые недотёпы вокруг, и уж тогда-то он… Дальше этого его фантазия, конечно, не заходила.

Однако он не прекращал охотиться за чудесами; именно эта страсть и привела его на Болото.

Поокраинный городок был несуразным, грязным и жутковатым, как отросший ноготь у мертвеца. Всех достопримечательностей – церковь, сложенная из костей, колодец на ратушной площади и гостиница «Первый и последний», название которой восходило к местечковой легенде: мол, тот, кто уходит на Болото, никогда не возвращается. Но несмотря на зловещий антураж, хватало и туристов, жаждущих добраться до сердца топей, и алчных экскурсоводов с маршрутами на любой вкус и кошелёк.