при помощи которой нужно было войти в аэроплан, и помогла ему подняться. Он жалел о том, что ударил ее. Она была хорошая.

– Ты хорошая, – сказал он ей.

Они поднялись на воздух. Над Берлином стоял красноватый туман, но наверху было совсем солнечно. Дросте попытался проанализировать случай с его женой. Значит, она не была счастлива с ним и даже не любила его. Она любила кого-то другого. Он раздумывал над тем, почему она никогда не говорила ему об этом, и начал глубоко жалеть ее. Она всегда была дома, когда он вечером возвращался домой, и каждую ночь она лежала рядом с ним. Она лгала ему и была с ним терпелива, и у нее было слишком много белых шариков в крови. Но в каком-то уголке она сильно и ярко жила своей собственной жизнью.

«Никто не мог бы удержать ее», – сказала Марианна. И она ушла, для того, чтобы умереть своей собственной смертью. Он не сердился на нее. Потом он задался целью найти, кто был тем человеком, ради которого она отправилась в Париж. Он искал логически и систематически, разбирая факты как в судебном процессе, но среди всех мужчин, которых знал, не мог найти никого, кто годился бы для этой роли. У него в голове мелькнула мысль, которая наполнила его горячим, примитивным удовлетворением, и он быстро повернулся н Марианне, упорно глядевшей в окно. Она покачала головой. Из за шума моторов она не слышала, что он говорит. Он вынул вечное перо и написал на листке своей записной книжки: «Он тоже мертв?» Марианна медленно прочла написанные косым почерком слова. Она отвернулась и снова поглядела в окно, размышляя, потом взяла у него из рук перо и написала: «Я знаю не больше, чем ты». У Марианны был хороший, сильный и прямой почерк. Странно, что эти буквы произвели на него такое успокаивающее действие.

Они летели все дальше и дальше, и воздух, окружавший аэроплан, побелел и стал менее солнечным. Дросте потерял всякий счет времени и расстоянию. Он вовсе не думал все время только об Эвелине, о ее ужасной измене и таинственной гибели. Человеческий дух обладает целительной способностью не только причинять себе боль, но также избегать самых худших страданий и забывать о них. Дросте поглядел вниз на расстилавшийся под ними пейзаж: он думал о желтой бабочке, на момент усевшейся с трепещущими крылышками на цветы, принесенные из буфетной. Дело Гофмана также немало занимало его мысли в то время, когда они летели все вперед и вперед и, в надвигающихся сумерках, приближались к границе. Он настолько погрузился в раздумье по поводу дела Гофмана, с главными деталями которого был знаком по газетным отчетам, что Марианна должна была тронуть его за руку и показать, что они уже спускаются. Мотор перестал работать, но Дросте все еще был оглушен, когда они приземлились и вышли из машины.

На земле было значительно темнее, чем в воздухе. Был настоящий деревенский вечер, наполненный запахом дыма и полей. Даже аэродром, на который они спустились, был похож на вспаханное поле. Их ожидали двое мужчин, однословно приветствовавших их. Оба были французы, но один мог сказать несколько слов на эльзасско-германском наречии. Рядом с ними ждал автомобиль, зеленая, высокая старомодная машина. Дросте молча сел в автомобиль рядом с Марианной. Пилот сел по другую сторону от него. Он тоже молчал. В автомобиль пахло сырым сеном. Они ехали по очень скверной дороге между полей, проехав на пути сквозь маленькую деревушку. В нескольких домах уже горел огонь. Оставив деревушку за собой, они остановились на перекрестке, около указывающего дорогу столба. Один из французов вышел и, показав вперед, пошел перед ними. Другой остался в машине.

– Вы не имеете ничего против того, чтобы я пошел с вами? – спросил пилот. Дросте вспомнил о том, что тот потерял своего лучшего друга, и кивнул головой. Пилот крупными шагами пошел рядом с французом. В воздухе чувствовался запах гари и земли. Дросте начал ощущать холод. Ему было страшно. Теперь они шли прямо по бороздам вспаханного поля, осыпавшимся у них под ногами. Пилот обернулся и сказал:

– Все оставлено так, как было, для следствия.

Идя по полю, спотыкаясь и иногда увязая в земле, Дросте вдруг испытал холодный ужас перед тем, что ему предстояло. Ему внезапно показалось, что он спит и видит сон, и он так резко мотнул головой, что Марианна остановилась. «По другую сторону поля должны стоять три тополя и там будет тропинка, которая ведет сквозь кусты терновника», – подумал он. – «Я уже был здесь» – мелькнуло у него в голове. Ему стало просто жутко, когда по другую сторону поля действительно оказались три тополя, и он повернул на тропинку, шедшую сквозь терновник. Теперь он услышал, как квакали лягушки, там же, где они квакали всегда – на берегу маленького прудика, на опушке рощицы. Однако самой рощицы не было, как не было больше и церковной колокольни. «Наша артиллерия снесла их дочиста», – подумал Дросте.

Он снова был солдатом, молодым солдатом, в страхе, спотыкаясь, шедшим вперед по французской земле.

– Как называется эта деревня? – спросил он.

Пилот обернулся.

– Арромьерт, – ответил он.

Это название было незнакомо Дросте. «Здесь повсюду есть тополя и тропинки», – подумал он, все еще грезя о прошлом. Здесь повсюду происходили бои, повсюду хлеб всходит над мертвецами.

Запах гари стал сильным и острым. Группа людей стояла с фонарями в руках вокруг большого, скрученного скелета – массы черного исковерканного металла и нескольких лохмотьев шевелившихся под ветром, как живые. Марианна крепко взяла Дросте за руку. Она заговорила с людьми по французски – он не понимал по французски. Люди отошли в сторону, один из них даже поклонился. Группа расступилась, чтобы пропустить их к темной, покрытой брезентом груде, лежавшей на обожженной земле. Страх Дросте достиг степени ужаса. Он уже испытал однажды это чувство, когда видел своего капрала, продолжавшего бежать вперед без затылка, с черепной коробкой, наполовину снесенной осколком снаряда. С таким же ужасом он смотрел, как пилот наклоняется и приподнимает угол брезента. Он схватился за руку Марианны, но она тоже дрожала. Взяв себя в руки, он шагнул вперед, ближе к свету фонаря, который человек держал в вытянутой руке. Он постарался овладеть собой, чтобы взглянуть на Эвелину. В его представлении это была странная, непонятная Эвелина- разбитая, раненая, чудовищно искалеченная, но все-таки Эвелина. Он шел в тумане все кругом него было туманом, только рука Марианны была тут, хотя сама Марианна исчезла. Он заставил себя взглянуть и