* * *

Вестибюль уже успели переоборудовать во временный госпиталь с кучей занавесок из белой ткани. Окна затемнили белыми пластмассовыми экранами. По помещению передвигались люди в черных скафандрах, шипели дыхательные клапаны. Эмили не увидела ни одного незнакомого лица, все были с пятого этажа. Она заметила Сашону на каталке, но потом потеряла ее из виду, так как кто-то задернул штору. Ей было сказано оставаться на месте. Никто не заговаривал с ней – или друг с другом – во всяком случае, голосов она не слышала. Час спустя один из «космонавтов» отдернул штору. Теперь он был без шлема, и Эмили с удивлением обнаружила, что он молод. У него были усы, жиденькие и пушистые. Интересно, спросила она себя, а не тот ли это тип, что пришел за ней наверх? Если тот, ей следовало бы произнести «нарратак».

– Можешь идти. – Он принялся разбирать перегородки.

– А из-за чего весь сыр-бор?

На самом деле Эмили не рассчитывала на ответ. Выйдя на улицу, она увидела остальных. Уже опустились сумерки, подходил к концу час пик.

– Учения, – сказала Сашона. – Но вот какие?

– Нет смысла гадать, – сказала Райн. – Мы никогда не узнаем.

– Это точно, – сказала Сашона. Ей было ужасно интересно, почему Эмили не спустилась вниз вместе со всеми. А в более широком смысле – что Эмили знала такого, чего не знала она сама.

Эмили больше не могла болтаться возле здания и пошла прочь. Ее трясло, когда она подходила к метро. Она не будет совершать опрометчивых поступков. Утром придет на работу, сядет за свой стол и примется за свою работу, как обычно. Но это для нее урок. Напоминание. К следующему разу, когда случится нечто подобное, сказала себе Эмили, она заранее подготовит пути для эвакуации.

* * *

Эимли завела блокнот и стала записывать слоги, которые, как она заметила, один из психографистов употреблял чаще, чем другой. В поезде она слушала отступления от среднестатистического произношения. Разбирала знакомые ей слова в поисках моделей. И с удивлением обнаружила, как все очевидно. Либералы слишком часто использовали «е» и «и», передние гласные. Речь приверженцев авторитаризма изобиловала фрикативными звуками. Эмили анализировала газеты, телевидение и веб-сайты, находила в барах, или на церковных собраниях, или в гастрономах характерных представителей и внимательно слушала их, как взломщик сейфов – щелчки барабана. С-с. Стик. Стук. Эмили облекала догадки в предложения, и обычно люди не обращали на них внимания. Они не пропускали их через перцепционный фильтр, игнорировали как вербальные помехи. В худших случаях они думали, что она заикается. Ее догадки обычно были неправильными. Но иногда Эмили видела отзвуки. Едва заметную дрожь лицевых мышц. И это был долгожданный щелчок барабана.

То был трудный способ изучения слов. Можно было заниматься этим не поднимая головы – и все равно через год работы знать меньше Сашоны. Однако этот способ был очень основательным. Он заставил ее понять основные принципы. Она вывела преференцию для аллитерации в одном из сегментов, опираясь на знания о сегментах, окружавших данный, а оттуда перескочила к лаллито, командному слову, и это привело ее в восторг сильнее, чем все, чему ее научили. Потому что она нашла его сама.

Однажды, когда они с Сашоной сидели в баре за углом, коллега призналась, что у нее проблемы с сегментом сто девяносто один.

– Я добираюсь до кавакифа, – сказала она, подавшись вперед и держа свой стакан под опасным углом – Эмили так и подмывало поправить его. – Я даже добираюсь до федориант. Но потом теряюсь! – Сашона возбужденно взмахнула рукой. – Никак не могу запомнить.

Все это имело отношение к истории с лихачеством на 48-й федеральной трассе, с полицейским инспектором на мотоцикле и с квитанцией о штрафе, от которой Сашоне так и не удалось отвертеться. Но Эмили была поражена. Очевидно, Сашона не смогла уразуметь, что слова для сегмента сто девяносто один связаны вместе. Она бы поняла, если бы Сашона забыла всю последовательность. Но если помнишь одно слово, нетрудно вспомнить и остальные. Сашона, кажется, не ухватила этот момент. Она запоминала слова по отдельности, как будто те не были связаны. Они были для нее россыпью деталей детской мозаики.

* * *

С одним Эмили так и не смогла справиться: с ощущением, что за ней наблюдают. Она не знала, как именно, но наблюдали точно. Она пыталась изменить маршрут, которым добиралась до работы, в отражениях витрин проверяла, нет ли за ней слежки, резко разворачивалась и шла в обратном направлении, но так никого и не заметила. Дома она запиралась на все замки, но в безопасности себя не чувствовала. Ее не покидала уверенность, что Йитс находится в квартире. Таково было ее ощущение. Однажды ей приснилось, что он, как черный ветер, ворвался к ней в спальню, навис над кроватью и наблюдает за ней без каких-либо эмоций, как будто она – вещь под стеклом.

* * *

В первый вторник шестого месяца пребывания в Вашингтоне Эмили вышла из квартиры и поспешила к станции. На эскалаторе спустилась на платформу и ждала, когда подойдет поезд, курсирующий по красной линии. Было тепло, она мечтала поскорее добраться до своего рабочего места и снять туфли. В конце платформы какой-то дядька, отбивая ритм на гитаре, пел песню, которую она люто ненавидела по личным причинам: «Lucy in the Sky with Diamonds»[12]. Появился поезд. В мелькавших перед ней окнах Эмили заметила Элиота.

На мгновение она засомневалась, где увидела его: внутри поезда или в отражении, когда он стоял позади нее. Затем поезд остановился, двери открылись, и сзади раздался голос:

– Пусть едет.

Эмили наблюдала, как поезд набирает ход. Она снова была шестнадцатилетней девочкой. Но потом она повернулась, и Элиот оказался не таким уж страшным. Он постарел, и это было особенно видно по морщинам вокруг глаз. Как-никак он был обычным человеком.

– Ты влюблена? – сказал Элиот.

Эмили не ответила.

– Не лги мне.

– Да.

Он отвел взгляд.

– Сожалею, – сказала Эмили. – Я удержусь.

– Еще одна ошибка – и тебе конец. Это максимум, что я могу сделать, чтобы защитить тебя. Ты должна по достоинству оценить это.

– Я все прекращу. Обещаю.

Он внимательно оглядел ее.

– Больше никаких звонков. Ни одного.

– С этим покончено. Покончено, Элиот. – В тот момент Эмили говорила искренне.

Он ушел. Она осталась одна на пустой платформе.

* * *

В тот вечер она не позвонила Гарри. И на следующий день тоже. Хотя и раньше бывало так, что Эмили подолгу не слышала его голос, сейчас она чувствовала себя совершенно по-другому, потому что это был конец. Она чувствовала себя больной. Она перестала ощущать вкус. Как ни дико, но она перестала ощущать вкус еды. На работе она открывала заявки и писала отчеты, но не знала, есть ли в написанном ею какой-то смысл. Когда становилось невмоготу, Эмили шла в ванную и утыкалась лицом в колени. Она заставляла себя повторять: «Не звони ему». Ей казалось, что ею овладевает некая жестокая, бессердечная Эмили, которая не умеет любить.