А я все смотрела и смотрела на этот шедевр, не отрывая глаз. И чем дольше я на него пялилась, тем сильнее колотилось мое сердце. Нет, волшебная сила искусства была тут ни при чем, меня завораживало другое. Впрочем, сейчас я вкратце опишу вам «сюжетец» этой самой картины, и вы все поймете.

«Сюжетец», надо сказать, был незамысловатый. Девица в неглиже возлежит на какой-то старорежимной кушетке с гнутыми ножками. Теперь поподробнее о неглиже. А оно представляло из себя трусы, лифчик и чулки на подвязках. Да и физиономия девицы была вроде мне знакома.

— Ну-ка, поближе к свету. — Я поволокла картину вместе с дедком к мачте уличного освещения.

— Пожалуйста, пожалуйста, — запыхтел он, с трудом поспевая за мной.

А уж когда мы остановились аккурат под фонарем, я все окончательно разглядела. И знаменитое «Эн Хлоп», и цвет девицыного исподнего, и ее слишком памятную мне язвительно-надменную улыбку.

Жанка рассматривала мой трофей и так и этак. И к окну его подносила, и глубокомысленно отступала на почтительное расстояние, как знатоки в музее. Тоже мне, нашла «Мону Лизу».

— Вообще-то похоже на Пахомиху, — сделала она заключение примерно через четверть часа. — Только чего это у нее фингал под глазом?

— Какой еще фингал? — Я по Жанкиному примеру отошла от портрета метра на полтора. И впрямь под левым глазом полуобнаженной Пахомихи залегла какая-то синева. Может, отсвечивает?

— А кто автор? — проявила любознательность Жанка.

— Леонардо да Винчи, — хмыкнула я. — Что, не узнаешь руку мастера?

— Да пошла ты, — обиделась Жанка. — Сама притащила эту мазню, а теперь шуточки шутит.

— Ого! Значит, портреты Николая Хлопонина — мазня, а Порфириевы морские пейзажи — шедевры? Ну, Жанна Аркадьевна, вы не объективны!

Жанка, как это ни странно, пропустила мою язвительную реплику мимо ушей и многозначительно наморщила лоб:

— Хлопонин, Хлопонин… Кажется, я уже слышала эту фамилию…

— От Порфирия?

— Может быть, — пожала она плечами. — Он сам-то, ну этот Хлопонин, что говорит? Пахомиха это или игра воображения?

— В том-то и дело, что он ничего не говорит. И никогда уже не скажет, — зловеще изрекла я. — Его убили этой ночью.

— Убили?! — присвистнула Жанка и погрузилась в сомнамбулическое забытье. Уверена: она соображала, каким боком все это может выйти ее престарелому любителю круглых коленок. — Черт! — выругалась она первым делом, после того как вышла из транса. — А где же тогда ты это взяла? — Она ткнула пальцем в портрет.

— На месте преступления, — соврала я самую малость и пояснила: — Если ты не забыла, я этой ночью каталась на дежурной милицейской машине, снимала трудовые будни стражей порядка.

— Так-так… — пробормотала Жанка. — А Кошмарова ты там нигде поблизости не видела?

— Ха! Еще как видела! Он даже наорал на меня. Дескать, мешаю своей камерой проводить следственные действия. Пришлось нам с Вадиком целый час на морозе торчать. Правда, не зря. Пока мы там околачивались, один дедуля предложил нам на продажу это самое произведение искусства.

— Ну вот, я так и знала! — Жанка всплеснула руками. — Уж слишком все хорошо было, уж слишком хорошо… Помяни мое слово, Кошмаров опять за Порфирия возьмется!

— С какой стати? — Я сняла Пахомихин портрет с подоконника и убрала в стол, чтобы он не мозолил глаза кому ни попадя. — У него же теперь есть Пакостник.

— Да с какой, с какой! — продолжала паниковать Жанка. — Да хотя бы с той, что Порфирий всегда крайний. Что бы ни случилось! Не навесит же Кошмаров это убийство на Пакостника, раз тот уже и так в СИЗО. Значит, остается Порфирий. А если учесть, что эта русалка с портрета в красном бикини и черных чулках, то… — Жанка вдруг прервалась на полуслове и гулко бухнулась своими круглыми коленками об пол. — Мариночка, я тебя умоляю! — схватилась она за край моей юбки. — Не показывай картину Кошмарову! Христом-богом молю, не показывай!

— Да ты что, Хвостова! Вставай сейчас же! — заорала я на нее. — Совсем рехнулась от своей идиотской любви! И прекрати вытягивать мне юбку. Это же трикотаж, будет потом подол висеть…

— Не встану, пока не поклянешься, что Кошмаров картину не увидит, — замотала головой Жанка.

— Ну, не покажу, не покажу…

— Нет, ты поклянись!

— На чем? На Библии? — Я таки отодрала Жанку от собственной юбки. — Считай, что уже поклялась. Только учти, Хлопонин, если верить деду, который впарил мне его нетленное творение, всегда делал эскизы к своим картинам. Это, во-первых. Теперь, во-вторых. Бывший владелец портрета, ну, тот же самый дедуля, проходит свидетелем по делу, и рано или поздно Кошмаров от него все узнает. Да и про Вадика не забывай, он же ночью был со мной и все видел.

— Нет, это свинство, свинство. — Жанка тяжело поднялась с колен. — Ведь, можно сказать, все уладилось. Маньяка мы с тобой застукали и повязали, рискуя собственными жизнями, а тут снова-здорово… Что этому Хлопонину рисовать, что ли, некого было, кроме Пахомихи? Да еще, как нарочно, в таком виде. Теперь начнется канитель, чует мое сердце, начнется… — горестно стенала безутешная Жанка.

— Да подожди, может, все еще обойдется, — принялась я ободрять ее. Но не очень-то уверенно, поскольку слишком хорошо знала за Кошмаровым нездоровую страсть к простым решениям. Чем это кончится, мне, конечно, неведомо, но подозреваю, что у Кошмарова возникнет сильный соблазн в очередной раз свалить все на Порфирия. А что, придумает какую-нибудь незамысловатую комбинацию про сговор Порфирия с Пакостником и, довольный собой, передаст дело в суд. Порадует оперативностью вышестоящее начальство.

— Ничего не обойдется, ничегошеньки-и-и!.. — продолжала надрывать мне душу Жанка. — Упечет он Порфирия, вот увидишь!

— Ладно, не убивайся раньше времени, дай мне сообразить… — С этими словами я снова извлекла из стола злополучный портрет и пытливо уставилась на полуголую Пахомиху. А она на меня. Дескать, ну что, мои милые, верно, думали так просто от меня отделаться? И не надейтесь, мои хорошие, я вам нервишки-то еще помотаю. Хлопонин этот, даром что не Рафаэль, а ведь гнусную Пахомихину суть в портрете передал, да еще с какой любовью!

— Не знаю, что в этой ситуации предпримет Кошмаров, — задумчиво молвила я, — но тут и в самом деле есть какая-то взаимосвязь.

— Вот! И ты туда же! — Притихшая было в своем углу Жанка снова захлюпала носом. — Я знаю, ты просто хочешь отомстить Порфирию за то, что он передачу сорвал!

— Ну завелась, — поморщилась я. — Не обвиняю я твоего драгоценного Порфирия. Могу тысячу раз повторить, если хочешь: он никого не убивал. Не убивал, однако все вокруг него крутится, разве ты не понимаешь? Ведь это он заговорил про красное бикини и черные чулки. Никто его за язык не тянул, ни ты, ни я. Вспомни, какой мы ему текст заготовили? Ну, вспомнила? Там же ничего подобного и близко не было!