Но она не может заставить себя поверить в одно из этих объяснений, как не может представить, что Ник занимался с ней любовью из похоти, желая одержать победу или развлечься. И все же она осознает аморальность их поступка и опасность эмоциональной катастрофы. Она полностью понимает, что это может плохо кончиться для нее и Чарли. Для Ника и его семьи. Для всех.

И все равно она питает, хоть и очень маленькую, надежду на счастливый конец. Может, в браке Ника и его жены нет любви и, если он распадется, всем станет лучше. Она мало во что верит, но в важность любви — несомненно, в то самое, чего нет в ее жизни. Ей кажется, Тесса так же несчастна в браке, как и Ник, и, вполне вероятно, у нее свой роман. Она убеждает себя, что для их детей скорее всего будет лучше, если родители станут жить порознь и счастливо, чем вместе и разобщенно. А самое главное, она велит себе доверять судьбе, как никогда не доверяла прежде.

На ночном столике звонит ее телефон. Она знает, чувствует: это Ник — еще до того, как видит высветившееся на экране его имя.

— Доброе утро, — шепотом говорит он у самого ее уха.

— Доброе утро, — улыбается Вэлери.

— Как ты? — смущенно спрашивает он, как обычно спрашивают утром после первого раза.

Вэлери не совсем понимает, что ответить на этот вопрос, как передать всю сложность своих чувств, поэтому просто говорит:

— Я устала.

Он неловко смеется и спрашивает:

— Ну а кроме усталости, как ты? Все... в порядке?

— Да, — отвечает Вэлери, ничего больше не объясняя и гадая, когда она вообще перестанет осторожничать, когда раскроет свое сердце. Пытаясь понять, возможно ли это вообще для нее. Она чувствует, что возможно, с ним.

— А у тебя все в порядке? — спрашивает она, в свою очередь, думая о том, сколько у него поставлено на карту; ему есть что терять, и его утраты — значительнее, но и причин чувствовать себя виноватым у него гораздо больше.

— Да. Все в порядке, — тихо отвечает Ник.

Она улыбается в ответ, но улыбка ее быстро меркнет, возбуждение сменяется приступом тяжких сожалений, когда она слышит в трубке тоненькие голоса. Его дети. Это совсем другое дело в сравнении с его женой. В конце концов во всем этом можно обвинить ее — Тессу, Тесс, — ну или она, Вэлери, может принять на себя часть вины в крушении их брака. Но она никак не может примириться с тем, как поступает по отношению к двум невинным детям, и уж конечно, полностью согласиться с хитрым утверждением, будто создание одной семьи компенсирует распад другой, хотя оно оправдывает бессовестное нарушение ею золотого правила, единственного, по мнению Вэлери, которое имеет значение.

— Папа. Пожалуйста, еще масла! — слышит она просьбу его дочери, пытается представить ее и радуется, что не может. Она думает о черно-белых фотографиях в рамках в кабинете Ника, взгляда на которые ей до сих пор удавалось избегать.

— Конечно, милая, — отвечает малышке Ник.

— Спасибо, папа, — щебечет она, голосок ее делается мелодичным. — Большое, большое спасибо!

Нежный голос и хорошие манеры пронзают сердце Вэлери, увеличивая груз вины.

— Что у вас на завтрак? — спрашивает Вэлери. Вопрос продиктован нервозностью и призван узнать о его детях, не спрашивая о них напрямую.

— Вафли. Я вафельный король. Правда, Рубс?

Она слышит хихиканье маленькой девочки и ее голос:

— Да, папа. А я вафельная принцесса.

— Да. Ты настоящая вафельная принцесса.

Затем она слышит маленького мальчика, речь которого, как шутил Ник, в точности напоминает смесь Терминатора и европейского гея — отрывисто-возбужденная.

— Па-па-а-а-а. Я. То-о-о-же. Хочу. Еще. Ма-асла.

— Нет! Это моя! — слышит она девочку и вспоминает, как шутил Ник: Руби настолько властная, что первыми словами его сына были «помоги мне».

Вэлери снова закрывает глаза, словно отгораживаясь от голосов его детей и от всего, что она о них знает. И все равно не может не спросить шепотом:

— Ты чувствуешь... вину?

Он колеблется, что само по себе уже ответ, потом говорит:

— Да. Конечно, чувствую... Но я от этого не отказываюсь.

— Нет? — хочет удостовериться Вэлери.

— Черт, нет... Я хочу это повторить, — уже спокойнее произносит он.

По спине Вэлери бежит холодок, и в этот миг она слышит, как Руби спрашивает:

— Что повторить? С кем ты разговариваешь, папа?

— С другом, — говорит он дочери.

— С каким другом? — не унимается девочка, и Вэлери задается вопросом: это простое любопытство или некая причудливая интуиция?

— Э... ты этого друга не знаешь, милая, — говорит он Руби, старательно избегая местоимений женского рода, а затем приглушенным голосом обращается к Вэлери: — Давай сейчас закончим. Но смогу я увидеть тебя позже?

— Да, — моментально отвечает Вэлери, пока не передумала, пока не взяла свое сердце в кулак.

Очень скоро, не ответив на два последующих звонка Эйприл и со слезами на глазах распрощавшись с Кейт, я лечу в Бостон, уничтожая стандартную порцию миниатюрных крендельков, и невольно подслушиваю разговор двух громогласных мужчин, сидящих у меня за спиной. Быстро оглянувшись, я вижу, что они принадлежат к разряду мускулистых завсегдатаев баров, у обоих козлиные бородки, золотые цепи и бейсболки. Разглядывая карту на обороте журнала, предлагаемого пассажирам в полете, и изучая несметное число внутренних рейсов, я изо всех сил стараюсь отключиться от обсуждения ими «славненького «порше», который хочет купить один из них, и «клевого душа» другого, пока их разговор не оживляется вопросом:

— Так ты собираешься звонить той пташке из клуба или как?

— Из какого клуба? Какой пташке?

(Здоровый смех, сопровождающийся хлопком то ли по колену, то ли по ладони.)

— Очень гибкая пташка. Как же ее зовут? Линдсей? Лори?

— Ах да, Линдсей. Черт, да, я собираюсь ей звонить. Она была сексуальной. Сексуальная как дерьмо.

Я морщусь, сравнивая их с моим умным, вежливым мужем, который никогда, ни при каких обстоятельствах даже в мыслях не соединил бы в одной фразе слова «сексуальный» и «дерьмо». Затем я закрываю глаза, готовясь к снижению и представляя возможную сцену, которая ждет меня по возвращении: моя семья, в нарушение обычных правил, быть может, в пижамах, ест мусорную пищу в доме, являющем собой картину полного разгрома. Я обретаю странное утешение в мысли о подобном хаосе, в представлении о домашней некомпетентности Ника, в уверенности, что без меня он пропадет.

Однако когда менее чем через час врываюсь в дом, я в смятении вижу, что моей семьи нет, в комнатах чисто и прибрано. Кухня сверкает, кровати заправлены, в плетеной корзине на лестнице даже лежит партия свежевыстиранного и сложенного белья. Я бесцельно брожу по дому и оказываюсь в парадной гостиной, самом официальном и наименее используемом помещении в доме, разглядываю диван с высокой спинкой и подлокотниками в виде валиков, на который, мне кажется, я ни разу не присела с того дня, как мы с моей матерью выбрали его в демонстрационном зале декоратора. Я хорошо помню этот день, часы, проведенные нами за сравнением различных стилей, обсуждением обивочных тканей, а также лаков для его изящных ножек; помню, как прикидывали, заплатить ли дополнительно за пропитку от пятен. Проект, который теперь кажется тривиальным.