Габриэль потянулась и зевнула, сонная, довольная – с наступлением рассвета ее усталость прошла. Они рассмеялись, глядя друг на друга. Джулиус взял ее руку и помахал ею в воздухе.

– Нам будет ужасно весело, – пообещал он.

А внизу в каюте Рейчел выложила из пузырька на ладонь пять, шесть, семь серых пилюль. Подошла к умывальнику и налила в стакан воды. Проглотила пилюли одну за другой, запивая водой. Потом отодвинула шторку с иллюминатора у кровати и стала смотреть, как солнце поднимается из воды. Ей казалось странным, что последние ее мысли будут не о тех двоих, что стоят сейчас наверху на палубе, а об Уолтере Дрейфусе, одиноко сидящем в своей конторе с револьвером в руке.

– Когда ты вернулась из Италии, – сказал Джулиус, – и объявила за ужином, что хочешь поехать со мной в Венецию, ты об этом думала?

Габриэль рассмеялась.

– Правда? – спросил он. – В глубине души?

Она состроила гримасу:

– О, папа́, ты слишком хорошо меня знаешь.

Какое-то мгновение он глядел на нее нерешительно, покусывая ноготь большого пальца, а затем раздраженно воскликнул, всплеснув руками:

– Не называй меня папа́!

На следующее утро Рейчел Леви нашли мертвой в каюте. Должно быть, ей стало плохо на рассвете, она звала мужа на помощь, но тот не услышал.

Узнав о трагедии, Джулиус Леви тотчас телеграфировал своему врачу в Лондон – он не мог допустить, чтобы тело его жены осматривал кто-нибудь из Кауса. На самом быстром автомобиле врача привезли в Портсмут, где его уже дожидался катер, и тут же доставили в Каус на яхту.

Разумеется, это был сердечный приступ – так и было объявлено официально; ни вскрытия, ни расследования не понадобилось. Несколько часов спустя «Странница» с мужем и дочерью покойной на борту снялась с якоря, увозя Рейчел Леви домой, в Грэнби, к ее последнему пристанищу.

Никто не удивился, что Джулиус Леви с Габриэль решили сразу после похорон уехать за границу. Предполагалось, что отсутствовать они будут месяцев семь-восемь и пропустят охотничий сезон в Мелтоне. Никто не мог припомнить, чтобы Джулиус Леви прежде так надолго покидал Англию. Похоже, смерть супруги его подкосила. Хорошо, что рядом с ним такая спутница – его дочь. Пожалуй, несколько странно, что они решили отправиться на Ривьеру на «Страннице» – той самой яхте, на которой Рейчел Леви умерла, но Джулиус Леви – еврей и иностранец, у него свои причуды. А может, это сентиментальность и яхта напоминает ему о жене.

Итак, Джулиус и Габриэль покинули Англию, поднявшись на борт «Странницы» ранним утром в конце августа, и вернулись только в начале апреля.

Время от времени до Англии доходили вести о том, как протекает путешествие, – Джулиус Леви поддерживал связь с коммерсантами из Сити, но, вообще-то, считалось, что он впервые в жизни взял настоящий отпуск.

Когда он вернулся в начале апреля – бодрый, с бронзовым загаром, – все отметили, что, должно быть, он окончательно оправился после смерти жены. Джулиус пребывал в отличном здравии и превосходном настроении и выглядел не старше сорока пяти лет. Правда, несколько прибавил в весе (кожа на шее сзади собиралась в складку), но ему это шло. Густая шевелюра, седеющая на висках, придавала его облику исключительное благородство.

А Габриэль, конечно, еще похорошела – стала взрослее, чуть сдержаннее и элегантнее, но все равно оставалась весьма милой. Как и ее отец, она обладала неиссякаемой энергией и относилась к жизни с поразительным энтузиазмом. Она вообще стала необычайно на него похожа: живая, остроумная, всесторонне одаренная. Все ей удавалось, во всем она была талантлива. Куда бы она ни пошла, в каком бы обществе ни оказалась, она неизменно заряжала всех и вся своей энергией. Чаще всего ее характеризовали словом «привлекательная».

Ее имя произносили с любопытством, слегка при этом улыбаясь. «Габриэль Леви? О да, определенно привлекательна!» На последнем слове делался акцент, а следом – многозначительная пауза, будто оно таило в себе безграничные возможности смысла. Это слово обрело особое звучание и значение. Женщины с неизменной завистью в голосе отзывались о ней как о «загадочной» и «интригующей». Никто не мог понять, в чем ее секрет. После очередного светского раута никто не мог сказать: «Ну, теперь-то понятно, какая она». Габриэль не поддавалась определению, и наконец все сошлись на том, что точнее всех ее охарактеризовал один молодой человек, только-только вышедший из детского возраста и обладавший пока ограниченными познаниями о жизни, но благодаря своей наивности уловивший самую суть. «Я думаю, она ужасно привлекательна, – сказал он, краснея до кончиков волос. – Но танцует она с тобой как бы нехотя, будто ты для нее что-то вроде полена и танцевать ей с тобой не пристало, ведь безжизненность ей ненавистна – у самой глаза так и горят».

Именно такой увиделась Габриэль Леви тому юноше, а вскоре – и всем остальным. Она озадачивала умы и будоражила сердца, но все попытки объяснить эти чувства неизменно сводились примерно к следующему: «Да, очень необычная, держит всех на расстоянии, бог знает почему, у самой глаза горят».

Габриэль мало интересовало то, что думают о ней другие. Она шла своей дорогой, избирая в товарищи тех, кого находила занятным, тех, кто интересовался тем же, чем и она: танцами, верховой ездой, хождением под парусом; она смеялась в их обществе, отдавала им тепло своей души, но ни с кем не сближалась. Ей нравилось находиться в разношерстной толпе, а близких дружеских отношений не хотелось. Пока что ее в высшей степени устраивало то, как она живет. Ей казалось, что этот ее мир еще долго не изменится, просто не должен меняться.

Джулиус тоже был счастлив. Он достиг такого положения в жизни, в каком был бы рад пребывать бесконечно. Он будто бы взобрался на вершину горы, и у него не было необходимости смотреть, что там, внизу. Можно было остаться на вершине насовсем, повернувшись спиной к будущему. Да он бы и будущее превратил в настоящее. Жизнь его еще никогда не была полнее. Прошлое казалось картинкой, на которую забавно глядеть издалека. В его жизни наступило время, когда вызывать в памяти давно забытые ощущения стало весьма интересным занятием. Оказывается, жизнь его была во многих смыслах увлекательна. В ней присутствовал и свой колорит, и пикантный, но приятный вкус. Теперь, в пору довольства, было отрадно вспоминать и юношескую неугомонность, и жажду успеха. Сомнения и колебания той поры больше не были ему свойственны. Он избавился даже от страхов и ночных кошмаров, что мучили его еще три-четыре года назад. Лица умерших больше не являлись ему во сне, да и сама смерть казалась чем-то вроде пугала, связанного по рукам и ногам и надежно запертого в темном шкафу. Поль Леви стал не насмешкой из ночных кошмаров, а жалким исчезнувшим призраком. А заветный город развеялся как дым, обратился в пыль и прах. На его месте вознесся город реальности с настоящими запахами и звуками, и он, Джулиус, жил в этом городе, и ему принадлежал ключ от его ворот.

Как непривычно и прекрасно было не испытывать страха и смело встречать приход ночи! В темных углах больше не таился призрак одиночества, зловещий голос больше не нашептывал: «Для чего это все? Куда теперь? К чему ты стремишься?» Все это ушло. Джулиус открыл для себя новые земли и обрел там спокойствие.