Как бы вам сказать? В общем, льстит, хотя и утомительно. То есть что льстит-то? Не то слово, конечно. Но, вы знаете, пятнадцать лет назад никто, когда я жил в их отелях, не приходил ко мне с заискиванием, как к русскому. И я там вдруг кожей всей понял, что мне легче и свободней оттого, что у нас тут есть чем им ответить…

«Да уж, пожалуй, есть», — подумал тогда Виктор Макаров. Он не познакомился тогда с профессорами, так и не узнал, кто они, и они не узнали, что их разговор слышал старший лейтенант с подводной лодки, а Виктору запали в память слова, которые он слышал.

Он думал об этих словах часто, и чем больше времени проходило, тем чаще они вспоминались. Самая прямая связь была у этих слов с тем, для чего Виктор Макаров жил той жизнью, которой он жил. И была связь прямая, прямая связь между заискивающей вежливостью американских стариков по отношению к заезжему русскому и тем, как приходилось Виктору Макарову в первые дни его лейтенантской службы.

А приходилось ему так, что иногда он скрипел зубами.

Три с половиной года назад Виктор окончил училище и получил назначение на Северный флот.

Татьяну он с собой не взял. Сыну исполнилось всего несколько месяцев. Дело было в начале зимы — в общем, Татьяна с парнишкой остались в Ленинграде у тещи, а Макаров полетел на Север один.

Лодка его была в строю. Несколько месяцев в году она проводила в море. Сейчас она стояла у пирса. Макарова поселили на плавбазе, что стояла у того же пирса, и стали оформлять допуска. Моряки, то есть матросы и старшины, называли его на плавбазе «товарищ лейтенант», на вопросы его отвечали «так точно» или «никак нет», во время завтрака каюту его убирали. Макаров чувствовал себя офицером, выпускником прекрасного инженерного училища.

«Теперь, — думал он, — пора начинать жить». Жить… Впрочем, тут, наверно, надо определить, что же для него тогда означало это слово.

До третьего курса в училище Макаров добрался еле-еле. Учебная программа его не тяготила, но к стенам он привыкнуть никак не мог, и, если взбрело в голову, он мог пролежать лекции на крыше или прыгнуть вечером через забор. Раза два его собирались из училища отчислять. А потом начальником факультета к ним назначили этого человека. Он был похож на Чарли Чаплина, который устало уходит от вас по дороге, — вот какая у него была походка. И лицо тоже было невоенное. Будто, сколько бы ему про тебя ни говорили, что ты — негодяй, он все равно знает, что это не так, а если ты негодяйствовал, то просто не знал, сколь это плохо. Не понял он еще, что ты негодяй. И не поймет. Вот какое у него было лицо.

Макаров бы, наверно, проглядел его — такой уж был возраст. Но как-то в субботу начфак вызвал Макарова к себе в кабинет, взял его за локоть и сказал:

— Хочу вас видеть завтра у себя дома. Вы не заняты вечером? Придете?

Начфак был капитаном первого ранга, Виктор Макаров — курсантом, да еще из неблагополучных, во всяком случае, думал о себе именно так. От приглашения Виктор онемел.

А на следующий вечер в гостях у Чарли (его так и прозвали) сидел весь факультетский кружок электроники.

— Понимаете, ребята, — говорил Чарли. — Основные процессы, которые происходят в работающей энергетической установке, описываются теми же математическими зависимостями, что и некоторые электрические. Воьмем кривую разряда обыкновенного конденсатора… А не хотели бы вы построить работающую модель установки?

Заговорили не сразу — все приглядывались и переглядывались. Но Чарли не отступал. А потом их забрало… Да в самом деле — модель установки со всеми кнопками управления, с приборами контроля, с экраном, по которому ползет кривая мощности… Их забрало, да еще как. Через два месяца их за уши было не вытащить из лаборатории, где они строили модель. А Чарли — фамилия его была Сергеев — уже хотел, чтобы они думали над тем, как смоделировать процессы аварийной остановки и повторного пуска…

До Сергеева они сто раз слышали, что современная армия, современный флот — это средоточие научной мысли. Радио, ядерная реакция, ракеты, гироскопы, локация, сверхзвуковые самолеты — все это родилось в армии или рядом с армией, по ее заказу, и лишь через годы и десятилетия переходило к гражданским областям. Они все это знали, но знали умозрительно. Сергеев же окунул их в инженерную мысль. Раньше они слышали, теперь они ощутили… Но на электронике все не кончилось. Как-то вечером у Виктора уезжала мать — надо было ее проводить. Раньше он, не задумываясь, перелез бы через забор, теперь он этого сделать не мог. Он вдруг почувствовал, что обманет Сергеева. Он пойдет к Сергееву говорить об электронике, и Сергеев будет смотреть на него своими странными доверчивыми глазами, а через час к Сергееву войдет дежурный и доложит, что курсант Макаров перелез через забор и взят в городе патрулем… Кто-то из них раскопал по мемуарам старых подводников кое-что из биографии Сергеева. Там был десант на Рыбачьем, лодка, выжидающая на грунте конца бомбежки, прорыв сквозь противолодочные сети… Но каперанг с грустными невоенными глазами не рассказывал им об этом: времени на рассказы не оставалось — сейчас он хотел быть для них инженером. Сергеев был блестящим инженером, но они считали у него на тужурке колодки орденов и потом спорили — за что он получил…

Доходило до анекдотов. Сами не зная того, некоторые из них стали копировать привычки Сергеева — его манеру поднимать морщины над бровями, его походку… Выходило дурацки, но над Чарли никто не смеялся, смеялись над теми, кто пытался его копировать. Когда они выпускались из училища, Чарли лежал в госпитале — у него совсем плохо было с ногами. Они пришли к нему толпой — новенькие, хрустящие лейтенанты с халатами на твердых погонах. К их приходу Сергеев повязал галстук — он никогда не носил на шее готовые узлы…

Лейтенант Макаров жил на плавбазе, носил офицерскую тужурку и тоже каждое утро сам завязывал себе галстук. Делал он это тщательно и неловко. Он хотел быть похожим на Чарли.

Лишь иногда по вечерам предметы начинали представать перед ним в другом свете. Пройдя как можно независимее мимо часового у трапа и задевая каблуками за непривычные перекладины сходен, он отправлялся на берег, хотя идти ему было не к кому и незачем. У каменистого берега стоял черный силуэт