– Какая грустная история, – вздохнула Ольга.

– Да, Палечек наконец-то сел в калошу, – радостно согласился Виктор Дмитриевич. – Вертелся как уж на сковородке. Обещал прикрыть свою коровинскую лавочку. Впрочем, если все это добро он сбудет как произведения Тихомирова, я возражать не стану. Видел я у него неплохого Туржанского [22] и три офорта Матэ… [23] Но это совсем другая история. А вы, душка, уговорите своего патрона слить куда-нибудь незаметно ваше «Утро в Гурзуфе» – больнице какой-нибудь пусть он его подарит, что ли.

– Психиатрической, – подсказал Самоваров.

– Неплохая мысль! Снимает все проблемы и выглядит благородно.

– Я о другом! Какая грустная история, – повторила Ольга. – Полубезумец, каких много породил Серебряный век, написал странные вещи, которые украл другой полубезумец и сгинул вместе с ними в болоте. В этом есть что-то роковое, что-то предопределенное, страшное.

– Да бросьте! – махнул рукой Виктор Дмитриевич. – Бывали у меня на руках вещи, которые и не так поплутали по свету.

Самоваров мысленно согласился с экспертом, глядя на Гаттамелату, который на своем тяжелодумном коне удалялся в Элизиум. Никак не мог воитель достигнуть ни рая, ни ада – ни у себя в Падуе, ни тут, в Москве, где за толстыми безоконными стенами шел сейчас снег – густой, влажный, мохнатый снег, какого никогда не бывает в холодном Нетске. Грустно становиться тенью, и бронзой, и гипсом. Зато вопросов остается меньше, в том числе не слишком важных, но неразрешимых.

Например, откуда взялся фальшивый Каменев?