Орзу подался вперед, ударяя кулаком по столу.

— Американцы не дураки. Если они атакуют деревню, женщину сразу убьют.

Фарух убрал маячок обратно в надежное место.

— В горах, над деревней, прячется мужчина. Ты поможешь мне найти дом, в котором ее держат, чтобы я пометил его маячком. — Он начал заворачивать болты кончиком ножа. — После того, как мы отметим дом, мы с твоими людьми покинем деревню, якобы рубить лес. Когда мы дойдем до дороги, ведущей в перевал Хавак, то оборудуем оборонительный рубеж по периметру, для защиты зоны эвакуации. Пока мы будем этим заниматься, американец проникнет в деревню и заберет женщину. Он уйдет на север, а там мы его и встретим. Затем, как только женщину поднимут с земли, вы растворитесь в горах и начнете рубить лес. — Фарух усмехнулся. — Вернее, лес рубить будешь ты с моими двоюродными братьями. А мы с американцем уедем на лошадях… и хезби ни за что не догадаются, что это ты им помогал. Даже, если мы откроем по ним огонь, защищая зону эвакуации, они не узнают, кто в них стрелял. А угнаться за нами без лошадей они не смогут.

Орзу изумленно посмотрел на него.

— Хезби тоже не дураки! И даже если они не догадаются… нет, у твоего американца все равно ничего не выйдет.

— Если ничего не выйдет, — заключил Фарух, — я буду рубить вместе с вами в лесу дрова до тех пор, пока вы не решите вернуться в деревню.

Орзу встал из-за стола.

— Нет, племянник, я отказываюсь помогать тебе с этим делом. Я не могу подвергать своих людей такой опасности ради помощи американцу.

— Нет, дядя, ты должен помочь. Потому что если откажешься, тогда завтра ночью деревню станут бомбить с вертолетов. Придут солдаты. Все хезби будут перебиты, а вместе с ними в перестрелке погибнут и многие таджики… и их лошади… и твои лошади.

— Я предупрежу хезби о налете, — пригрозил Орзу. — Скажу, чтобы они отправили женщину в другое место перед тем, как долину начнут бомбить.

— Это ничего не изменит, — ответил Фарух. — Они все равно оставят женщину здесь, а американцы все равно атакуют. Но это уже все равно не имеет значения. Ты не сообщишь об этом хезби.

— Почему ты так уверен, племянник?

— Из-за Масуда, дядя. Масуд никогда бы так не поступил, а я знаю, что это единственный человек, кем ты всегда восхищался.

Панджшерское ущелье, Базарак

Хан сидел и слушал хрипы в легких Сандры, затем вынул из ушей стетоскоп и повернулся к Кохистани.

— Я предупреждал тебя, что это может случится. Ее организм боролся с инфекцией десять дней, и теперь у нее пневмония. Она умрет через неделю.

Кохистани смотрел на увядающую американку. Сандра спала. Глаза ее глубоко запали внутрь лица.

— Ты не ошибаешься?

— В чем? В том, что у нее пневмония или в том, что она умрет через неделю?

— И в том, и в другом.

— Нет, — заключил Хан, — не ошибаюсь. Одного пенициллина мало. Я тебе говорил.

Кохистани возмутила дерзость деревенского доктора.

— Тебе лучше попридержать язык за зубами, доктор, не то тебя прилюдно будут бичевать перед всей деревней.

Губы Хана превратились в тонкую линию, а взгляд стал вызывающим.

— Почему бы тебе не попросить у американцев лекарств для нее? Они бы привезли их на вертолете.

Кохистани покачал головой.

— Если они заподозрят, что она умирает, то предпримут попытку спасти ее — им уже нечего терять. Раненая нога заживает?

— Да, наконец-то. Но сейчас это меньшая из ее проблем.

— Понятно. — Кохистани стоял, поглаживая бороду. Он хотел, чтобы американка еще пожила, но смерть, увы, была неизбежна, хотя, признаться, американка и отработала большую часть его плана. Последние две недели были самыми важными для защиты ущелья. Если на то будет воля Аллаха — она выживет, даже невзирая на отсутствие лекарств. Доктора слишком много внимания уделяют таблеткам и слишком мало — воле Всевышнего.

Он повернулся к охраннику-подростку, который точил в углу нож. Мальчик был сыном его покойного брата.

— Они могут прийти за ней в любую ночь, племянник, — сказал Кохистани на арабском, чтобы ни Бадира, ни Хан не поняли ни слова. — Когда деревню станут бомбить… а бомбить ее станут… ты перережешь горло сначала американке… а потом этому дерзкому доктору.

— Я все сделаю, дядя.

— Очень хорошо.

Кохистани удалился.

Когда он ушел, Сандра открыла воспаленные глаза и посмотрела на Бадиру.

— Что случилось?

Бадира отвела взгляд.

— Кохистани послал за лекарством.

Сандра закашляла и саркастически усмехнулась.

— Конечно, так и побежал. Он хочет, чтобы я, наконец, умерла. Он боится, что американцы сделают что-то ужасное, если узнают, что я не выживу… правда?

Бадира посмотрела на Хана, начала что-то говорить, но вдруг остановилась и покачала головой.

— А он прав? Твои люди атакуют нас, если узнают, что ты умираешь?

Сандра подтянула одеяло к подбородку: ее знобило.

— Даже не знаю, что еще они могут сделать. Можешь дать мне немного опиума… пожалуйста?

— Нет. Хан говорит, это ослабит твои легкие.

— Ох, ради всего святого, Бадира. Я умираю. Какая, к черту, разница? Просто дай мне наркотик, чтобы забыться.

Хан различил в голосе Сандры раздражение.

— Чем она расстроена?

— Она хочет опиума.

Хан потянулся за сумкой на столе.

— Я могу дать обезболивающее.

— Нет, у нее не болит нога. Она хочет забыться.

Хан помотал головой и встал со стула.

— Если так, то нет. Опиум ускорит разрушение легких. Если она умрет раньше положенного срока, Кохистани взвалит всю вину на меня.

— Может, в таком случае сделаешь ей укол, — предложила Бадира. — У нас есть героин.

И снова Хан отказался.

— Дай ей обезболивающее для ноги и держи ее в тепле. Давай ей пить… обильно пить… много воды и горячего чая. И, по меньшей мере, каждый час поднимай ее на ноги и проследи, чтобы она сидела как можно дольше.

Бадира вздохнула.

— Может, мы еще посадим ее на лошадь и отправим играть в бузкаши вместе с родом Каримовых?

Хан мягко улыбнулся, вспоминая их нежные любовные объятья прошлой ночью. Бадира согласилась откинуть бурку только при задутых свечах.

— Я понимаю, что вы подружились. Но если ты хочешь, чтобы она и дальше жила, ты должна быть к ней строга.