Маред легла на спину, уставившись в потолок, на котором дрожал отблеск лунного света, пробившегося через шторы. Вот и все, значит? Действительно, ничего страшного. Даже приятно. По правде говоря, ей никогда, ни разу не было так приятно с законным любимым мужем. С Эмильеном было чудесно целоваться, он так нежно гладил ее по волосам, но потом… Потом становился неуклюжим, торопливым, смешно пыхтящим, а когда она шевелилась под ним, то пугался, спрашивая, не очень ли ей больно. И, конечно, Маред говорила, что совсем не больно. И даже почти не лгала – все было терпимо…

Монтроз вошел почти бесшумно, сел рядом на кровать и сунул в руки Маред большой прохладный стакан.

– Пей, тебе сейчас это нужно, – сказал спокойно.

Маред только сейчас поняла, как же она и вправду хочет пить. Настолько, что даже изображать оскорбленную гордость и отказываться от воды – невыносимо. И глупо, к тому же. Она поднесла стакан к губам. Вода с лимонным соком – божественно!

– Напилась? – так же спокойно поинтересовался Монтроз.

Маред кивнула. И уже потом, поставив стакан, когда Монтроз укладывался на вполне пристойном расстоянии, благо размеры кровати это позволяли, тихо спросила:

– Вы сказали, что для первого раза хватит и самого первого раза, так?

– Так, – с интересом отозвался лэрд. – А что?

– Значит, тогда… с малиной… Это была игра? Вы и не собирались?

Несколько мгновений Монтроз молчал. Потом хмыкнул, как он умел, то ли удивленно, то ли довольно.

– Похоже, вы и вправду верно выбрали профессию, тье Уинни. Далеко пойдете. Если уж сейчас способны думать… Да, не собирался. Но если бы не те игры, сейчас вам было бы страшнее и хуже. Удовольствию тоже нужно учиться, понимаете?

– Да, – сказала Маред. – Понимаю. Если сразу сломать игрушку, ею не поиграешь, верно?

– Вот именно, – прозвучало из темноты ласково-насмешливо. – Никакого интереса. Но вы были прекрасны, тье. Благодарю. И мирной вам ночи.

– Мирной ночи, – ровно откликнулась Маред, поворачиваясь набок, лицом от Монтроза.

Последний раз прокатилась по телу волна противной крупной дрожи, отпустила туго натянутая внутри струна. Разжав стиснутые на одеяле пальцы, Маред подгребла свой край, закуталась, невзирая на теплую ночь. Посмотрела в темноту спальни перед собой, вслушалась, сама не понимая, что хочет услышать. Корсар дышал тихо, беззвучно. Засыпая, Маред подумала, что была права, придя к нему сегодня. Теперь она знает, что может это выдержать. Все дороги на самом деле ведут только вперед.

Дождавшись, пока девчонка уснет, Алекс осторожно поднялся, накинул халат и вышел из спальни. Прошел на террасу, выходящую в сад, и встал у перил, опираясь на них локтями. Ему снова смертельно хотелось курить. Эту привычку ранней юности он оставил больше десяти лет назад, уже давно пора бы забыть, но временами накатывало: до сухости во рту и почти физической жажды прижать губами сигаретный мундштук, вдохнуть горьковатый дым… Потому и отказался, кстати: показалось унизительным, что его самочувствие и настроение зависит от бумажной палочки, набитой табаком. А еще отсоветовал врач.

Уже пожилой енохианин, к которому он попал после очередной стычки за место в порту, долго постукивал молоточком и пальцами по спине и груди Алекса, а потом сказал, что детство в приюте никому не приносит крепкого здоровья, так что юноше стоит задуматься над тем, что он себе позволяет. Алекс усомнился: они с Мэтью могли день отработать в доках, на ночь отправиться в кабак, а наутро снова щеголять друг перед другом выносливостью на разгрузке. Врач вздохнул, повел его в больничный морг и показал два вскрытых трупа, предложив самому определить, кто из покойных много лет злоупотреблял крепкими напитками и табаком. Алекс был совершенно невежественен в медицине, но брезгливостью не страдал, в отличие от любопытства. Раздувшаяся потемневшая печень, пропитанные зловонной жижей легкие… Выйдя из анатомического театра, пропахшего резкими химикатами и неистребимым сладковатым запахом гнилья, Алекс выкинул едва начатую пачку дорогих сигарилл из Нового Света – последнюю в его жизни. А когда прожил месяц без крепкой выпивки, понял, что ему гораздо больше нравится иметь ясную голову – нешуточное преимущество для того, кто хочет выбраться наверх… Но курить временами все равно хотелось.

От клумбы внизу тянуло сладковатым ароматом цветов, фонарь освещал орнамент, выложенный из разноцветной плитки. Днем это выглядело нарядно, однако сейчас оттенки красок поменялись, и клумба выглядела мрачно. Судя по небу, было далеко за полночь. Ничего, тье Уинни может выспаться в последний свободный день перед поступлением на работу, а ему не привыкать. Да он и не спит подолгу, пяти-шести часов обычно хватает с лихвой. Повезло с устройством организма. Ему вообще со многим повезло: с умом, памятью, характером, внешностью. Повезло, что выжил, ведь каждую зиму десятки маленьких оборвышей умирают в трущобах Лундена прямо на улице. Потом повезло, что не умер в приюте от детской болезни, не был убит в драке, не попался нечисти в Темный Час… Выжил и не просто выбрался из низов, а добился почти невозможного – титула, состояния, положения в обществе и карьеры в любимом деле. Только вот дальше что? Хорошо умненькой упрямой девочке Маред: у нее вся жизнь впереди, пусть она сейчас и кажется ей ужасной. Ничего, переживет, забудет. Люди хорошо умеют забывать то, что не хочется помнить. И никто не тянул тье Уинни к нему в постель силой, если уж на то пошло.

Алекс глубоко вздохнул, понимая, почему не отпускает напряжение, хотя тело млеет расслабленно и сладко, как и положено после удовлетворения. Маред – вот причина. Перепуганный взгляд огромных светлых глаз, тоскливый и безнадежно-упрямый, плотно сжатые губы, закаменевшее под руками Алекса тело. Даже со скидкой на первый раз девчонке было слишком паршиво. И можно сколько угодно говорить себе, что она сама на это согласилась, но если так будет и дальше…

Если это не изменится, Маред Уинни придется отпустить. Чувствовать себя насильником Алекс не желал, никакое полученное удовольствие не стоило ощущения внутренней грязи, что сейчас подкатывало к горлу. Потому и хотелось стереть его вкусом и запахом табака, приглушить память о чужой коже, такой нежной, солоноватой, горячей… Но Маред пришла к нему сама. Сама! Согласилась на предложенную цену и, если уж на то пошло, не продешевила, если посчитать все, что ей обещали. А нравственность и мораль? Они для тех, кто может себе позволить такую дорогую прихоть.

Злая усмешка потянула губы, Алекс повел плечами, стряхивая напряжение.

Не так уж все прошло и плохо. Он был достаточно осторожен и терпелив, девочка даже удовольствие получила. А что на самом деле не хотела, так это… Алекс снова зло усмехнулся, чувствуя, что самооправдания повторяются. Да какого боуги он вообще должен оправдываться даже перед собой?

Если Маред захочет – просто уйдет. Никто ее на цепи не держит. И если остается – это ее выбор. Сотни и тысячи женщин продаются ради куска хлеба, а у нее нет ни больных голодных детей, ни ножа у горла – только желание жить получше. Вот пусть и терпит ради этого.