Сьюзен присела и опустила в воду руку. Вода была похожа на обычную воду, но между пальцами текла жидкая синева.

И тут Сьюзен поняла, где оказалась. Последний кусочек мозаики встал на место, и знание пышным цветом расцвело в ее голове. Она знала, как будут расположены окна, когда она увидит дом, и как будет подниматься в небо дым из печной трубы.

А на деревьях обязательно будут расти яблоки. И они будут красными, потому что любой знает: яблоки должны быть красными. А солнце – желтым. Небо – голубым. Трава – зеленой.

Но существовал другой мир, «реальный» (так называли его люди, которые в него верили), и небо там могло быть любым – от грязно-белого до закатно-красного и дождливо-серого. И деревья могли выглядеть как угодно – могли быть голыми кривыми сучьями на фоне пасмурного неба или ярко-красными кострами перед наступлением холодов. Солнце было белым, желтым или оранжевым. А вода могла быть коричневой, серой или зеленой.

Здесь цвета были весенними, и весна эта не относилась к реальному миру. То были цвета, порожденные весной взгляда.

– Это детский рисунок, – прошептала она. О боже устало опустился на зелень.

– Каждый раз, когда я смотрю на ту пустоту, у меня начинают слезиться глаза, – пробормотал он. – Я отвратительно себя чувствую.

– Это детский рисунок, – повторила Сьюзен уже громче.

– О боже… кажется, снадобье волшебников перестает действовать…

– Я видела сотни таких, – продолжала Сьюзен, не обращая внимания на его слова. – Ты рисуешь небо наверху, потому что видишь его над своей головой; кроме того, с твоей высоты, с высоты двух футов, не больно-то много неба видать. Тебе все твердят, что трава – зеленая, а вода – синяя. Такой пейзаж ты и рисуешь. Твила так рисует. Я так рисовала. У дедушки сохранилось несколько…

Она замолчала.

– Все дети так рисуют, – наконец сказала она. – Пошли, нужно найти дом.

– Какой дом? – простонал о боже. – Ты не можешь говорить потише?

– Должен быть дом, – решительно произнесла Сьюзен. – Всегда есть дом. С четырьмя окнами. И дым, похожий на пружину, поднимается из трубы. Послушай, это место похоже на деду… на владения Смерти. С реальной географией оно не имеет ничего общего.

О боже подошел к ближайшему дереву и постучал по нему головой, словно проверяя.

– А ощущение как от самой что ни на есть географии, – пробормотал он.

– Ты когда-нибудь видел такие деревья? Похожие на большой зеленый шар на коричневой палочке? – Сьюзен потащила его за собой.

– Не знаю. Впервые вижу деревья. Ой. Что-то упало мне на голову. – Он, вытаращив глаза, посмотрел под ноги. – Оно красное.

– Это яблоко, – пояснила Сьюзен и вздохнула. – Всем известно: яблоки – красные.

Кустов не было, зато были цветы, каждый – с парой зеленых листочков. Они росли отдельно от травы.

А потом деревья кончились и за изгибом реки они увидели дом.

Он не был большим. У него были четыре окна и дверь. Из трубы в небо поднимался штопор дыма.

– Знаешь, что самое смешное, – промолвила Сьюзен, глядя на дом. – Твила тоже рисует такие дома. А сама живет в особняке. Я рисовала такие дома, а родилась во дворце. Почему?

– Возможно, все рисуют этот дом, – дрожащим голосом произнес о боже.

– Что? Ты действительно так думаешь? Все дети рисуют это место. Оно что, заложено им в головы?

– Не спрашивай меня, я просто пытаюсь поддерживать разговор.

Сьюзен задумалась. Ее терзал крайне насущный вопрос: «Что дальше?» Просто подойти и постучаться в дверь?

И она вдруг поняла, что мыслит как всякий нормальный человек…

Все вокруг сверкало, звенело и щебетало, и метрдотель чувствовал себя явно неуютно. Посетителей было много, и все служащие должны были работать не покладая рук: добавлять соду в белое вино, чтобы получить дорогостоящие пузырьки, и мелко-мелко шинковать овощи, чтобы приготовить побольше дорогих блюд.

Но вместо этого все толпились на кухне.

– Где мои запасы? Мои блюда?! – орал директор. – Кто-то прошелся и по подвалу тоже!

– Уильям говорит, что он вдруг почувствовал холодный ветер, а потом… – развел руками метрдотель. – Потом ничего не стало.

Он только что случайно прижался задней частью к раскаленной сковородке и теперь очень сочувствовал тому ужу, который некогда туда случайно угодил. Однако метрдотель был вынужден стоять по стойке «смирно».

– Я ему покажу холодный ветер! У нас осталось хоть что-нибудь?

– Только остатки…

– Это не остатки, а «дю потрошки», – поправил его директор.

– Да-да, сэр, вы правы. Э-э… и, э-э…

– И больше ничего?

– Э-э… старые башмаки. Грязные старые башмаки.

– Старые…

– Башмаки. Очень много, – сказал метрдотель.

Начинало попахивать паленым.

– И как у нас оказалась вся эта… выдержанная обувь?

– Понятия не имею. Просто откуда-то появилась, сэр. Духовка битком набита старыми башмаками, кладовая – тоже.

– Больше сотни человек заказали столики! Все магазины будут закрыты! Где шеф-повар?

– Уильям пытается вытащить его из уборной, сэр. Он там заперся, и у него начался один из приступов.

– А что это готовится? Чем пахнет?

– Мной, сэр.

– Старые башмаки… – пробормотал директор. – Старые башмаки… Старые башмаки… Они кожаные? Не деревянные, не резиновые?

– Обычные башмаки, сэр. Только очень грязные.

Директор снял пиджак.

– Так, сметана есть? Лук? Чеснок? Масло? Старые кости? Немного теста?

– Э… да.

Директор потер руки.

– Отлично, – сказал он, снимая с крючка передник. – Ты, вскипяти воду! Много воды! И найди очень, очень большой молоток. А ты нарежь лук! Остальные, рассортируйте башмаки. Языки достать, подошвы отрезать. Мы сделаем из них… сейчас подумаю… а, вот. «Мусс де ла буа дан ун панье да ла пате де шоссюре»!

– Что-что, сэр?

– Это грязевой мусс в корзиночке из башмачного теста. Понял мою мысль? Не наша вина в том, что даже коренные щеботанцы не понимают ресторанный щеботанский. В конце концов, мы же не собираемся никого обманывать.

– Ну, это немного похоже… – начал было метрдотель.

Еще в раннем возрасте он много страдал из-за своей честности.

– А потом мы подадим «бродекуи роти факон омбре»… – Директор глубоко вздохнул, увидев выражение паники на лице метрдотеля. – Солдатский ботинок а ля Тени, выражаясь проще, – перевел он.

– Э… а ля Тени?