Йоранд в два шага подскочил к святому отцу, поднял его и ударил о стену. Со стропил посыпались пыль, ошметки грязи и старая солома.

— Говори ей, и быстро! Или ты сейчас будешь… не весь.

Отец Амброзии побелел и хрипел, выкатив глаза. Бренна положила ладонь на руку Йоранда. Заслышав возню, в дом скользнул Муртог. Конечно, аббат изменил своему слову, но Бренна при всей своей нелюбви к нему не хотела, чтобы Йоранд покалечил святого отца. Она знала, что за него вступится Муртог. Однако Муртог стоял в стороне и, посасывая трубку, лишь смотрел с выражением предвкушения на своем высохшем лице.

— В этом нет необходимости, — сказала Бренна спокойным голосом. — Я думаю, аббат мудр и потому исполнит свое обещание.

Йоранд плавно опустил отца Амброзия на грязный пол и отстранился, давая ему возможность продышаться. Но взгляд нормандца красноречиво говорил, что если святой отец откажется от своих обещаний, то погрома не миновать.

— Я не отказываюсь, — наконец проговорил отец Амброзии. Он грязным платком вытер лоб, блестевший от пота. — Я лишь хотел уберечь тебя от еще большей печали, дитя мое.

— Где ребенок сестры? — настаивала Бренна.

— Малыш мертв, — сухо сказал аббат.

— Вы лжете! Я не верю этому, — заявила Бренна, складывая на груди руки, хотя сейчас ей так хотелось самой ударить его. Она чувствовала, как в ней поднимается гнев. Будь на месте аббата кто-нибудь еще, она не могла бы поручиться, что не выцарапала бы ему глаза. — Ребенок не мог умереть.

Отец Амброзии лишь смотрел на нее со странной смесью жалости и страдания.

— Как бы вы могли послать нас на поиск старинной рукописи, если бы ребенок не был все еще жив? — настойчиво спросила Бренна.

Аббат мельком взглянул на Йоранда:

— С тобой был нормандец. Я лишь хотел воспользоваться слабой возможностью возвратить в аббатство одно из потерянных сокровищ. Я сожалею, что мне пришлось обмануть тебя, но все это только ради монастыря.

«Нет!» Бренна открывала и закрывала рот, не в силах произнести ни звука, словно ее ударили в живот. Не доверяя своим трясущимся ногам, она опустилась на трехногий табурет у стола аббата.

— У него не было ни малейшего шанса выжить, а учитывая, кто был его отец, я не мог дать свое благословение. В это сложное время нельзя забывать…

Аббат продолжал и продолжал монотонно бормотать о милосердии Божьем и мистерии его замыслов, но Бренна ничего не слышала. В ее ушах эхом отзывался первый крик родившегося ребенка. Что-то в этом крике было от наполовину забытых воспоминаний, что-то от ее бесконечных ночных грез.

Неожиданно что-то тяжелое легло на ее плечо, и она сразу поняла, что это была рука Йоранда. Он хотел утешить ее, но Бренна понимала, что, подобно Рахили из Рамаха, не успокоится теперь никогда.

— Это был мальчик или девочка? — спросила она, прерывая речь святого отца, начинавшую превращаться в проповедь.

— Не надо тревожить себя… — начал аббат.

— Синид принесла парня, — ответил за него Муртог. — Красивого крошечного малыша с пучком рыжих волос на маленькой голове.

— Хватит! — оборвал церковного сторожа отец Амброзии и хмуро посмотрел на него.

— Но как он умер? — спросила Бренна.

Глаза аббата предупреждающе сверкнули в сторону Муртога. Затем аббат снова возвратился к Бренне:

— Пусть прошлое уйдет безвозвратно, дитя мое. Поверь мне, не будет ничего хорошего от того…

— Где он?! — потребовала ответа Бренна. — По крайней мере это вы должны мне сказать. Где он похоронен?

Пухлые губы аббата сжались в неприступную твердую линию.

— Весь нищий люд у нас хоронится в одном месте, — ответил он. И, обернувшись, словно не мог больше переносить вида Бренны, продолжил: — Вся скорбь у нас на Гончарном поле.

Гончарное поле, кладбище монастыря Клонмакнойз, было тихим местом. Ряды надгробий чередовались с проходами, словно рыбацкой сетью брошенными на поле. Некоторые надгробья были настолько иссечены дождями и ветрами, что наполовину покрытые мхом надписи превратились в нечитаемый выщербленный узор.

Но было и много свежих захоронений. Глинистая почва, темная и голая, островками разрывала бесконечное зеленое море травы и мха. Похоронами тех, кто не был предан огню, занимался старый Муртог. «Брат Бартоломео, сестра Мэри Патрик», — рассеянно читала Бренна надписи на камнях, проходя вдоль рядов. Многие из этих людей были захоронены совсем недавно и были при жизни Бренны в монастыре ее друзьями. Но она не могла думать об этом теперь.

«Одна на всех печаль», — вспомнила Бренна слова из какой-то рукописи и невольно произнесла эти слова вслух. Если бы она только могла представить себе весь масштаб горя и бед, этого хватило бы ей до конца жизни.

Бренна остановилась перед могилой Синид. Еще тогда, год назад, она лично проследила за тем, чтобы на ее могиле был установлен не простой крест, а красивый, украшенный завитками. Теперь могильный холмик густо порос травой.

— О Синид, — рыдая, произнесла Бренна. — Я так сожалею.

Чувство вины не покидало Бренну, и она совершенно не представляла, что она может сделать для сестры. Цветов у нее с собой не было. Не было ничего, что она могла бы оставить на могиле. Бренна сняла принадлежавший ее матери серебряный крестик и сжала его в ладони. Затем с любовью положила его на надгробный камень.

— Среди нас ты первой была невестой, — тихо сказала она. — Это тебе от матери.

Повернувшись, Бренна продолжила дальше свой печальный путь. Когда показался дальний угол Гончарного поля, она замедлила шаг.

Огромной заплатой на зеленом кладбищенском ковре смотрелась, большая могила, куда, зашив в простой саван, клали тела бедняков и неопознанных. Из этой ямы шел резкий запах, к которому примешивался другой — сладковатый и зловонный. Миазмы гниения не скроет до конца никакой запах. Около ямы Бренна опустилась на колени.

Здесь он закончил свой жизненный путь — малыш, так и не получивший имени. Как она могла позволить ребенку Синид разделить такую судьбу? Конечно, по отцу у этого малыша было плохое наследство, но в его жилах текла кровь и дочери королевского рода. Если бы тогда она бросила вызов аббату и боролась за ребенка…

— Прости меня, Господи, — прошептала она, обращаясь к тому маленькому призраку, который не оставлял ее весь прошедший год. Бренна вспоминала любимую сестру и приносила ей свою молитву. В отчаянии она обхватила себя руками, в ее ушах барабаном бил пульс, и она в такт ему начала раскачиваться. Слезы текли из ее глаз, а с губ срывались рыдания. Выходила печаль.

Неожиданно для себя Бренна оказалась в сильных объятиях Йоранда. Нормандец тоже встал на колени и теперь, обхватив руками, держал ее. Его горячее дыхание успокаивающе согревало шею Бренны. Она чувствовала его запах — запах нагретой на солнце шерсти и соленого морского бриза. Мир вокруг Бренны становился все ярче, и она почувствовала, что постепенно оживает сама.