мечтал Островский в последние дни своей жизни. Можно ручаться, что он добился бы своего, но, видно, русских писателей окутывает мгла, не дающая им возможности нормально существовать. Остается надеяться, что идея Александра Николаевича не умрет, но только время проведет ее в жизнь. Не умрут и его дивные произведения. Некоторые господа называют их уже архаичными, но это настолько несправедливо и даже неумно, потому много ли пьес остались вечными. Шекспир? Но и он стоит непоколебимо как творец драм; комедии же его не что иное, как бытовые картины прошлого.

По поводу «вечности» Островский остроумно замечал:

– Кто хочет много охватить, тот ничего не охватит. Мы должны изучать то, что вокруг нас.

Работы незабвенного драматурга навсегда останутся близкими сердцу русского человека по своему благодушному юмору и по своей незлобивой сатире. Как бы сильно автор ни наносил удары известному лицу, но никогда не забывал, что это «человек», у которого за самыми темными качествами просвечивается нечто оправдывающее его, а именно невежество, подавлявшее страну, и дикость, присущая полуживотному состоянию, в котором находился низший слой населения.

Бичевание, которому подвергал героев темного царства, было не чем иным, как стремлением сбросить с глаз завесу и сказать: «Проснись, взгляни на себя, одумайся, памятуй, что ты создан по образу и подобию божию, и не тем звереподобным, каким ты живешь». Это был подвиг, который не будет забыт народом, и всякий, проходя мимо памятника гениального драматурга, с благоговением посмотрит на него как на своего друга, любившего родную страну и бывшего для нее ярким светильником.

Об авторе:

Петр Михайлович Невежин (1841–1919) – писатель, драматург. Окончив Московский кадетский корпус, участвовал в русско-турецкой войне 1877–1878 годов и был ранен. С А.Н. Островским познакомился в начале 1879 года, когда обратился к нему с просьбой о творческой помощи в работе над комедией «Блажь». Воспоминания П. М. Невежин начал писать в 1906 году и завершил в 1910-м.

Николай Тимковский

Патриарх русской драмы

Я виделся с Александром Николаевичем в первый и последний раз в Москве, в гостинице «Дрезден». Меня направил к нему покойный М. П. Садовский.

Александр Николаевич сидел в теплой шубейке, но весь дрожал какой-то странной, мелкой дрожью, как человек, прозябший до костей. И внутри его что-то дрожало… После я понял, что его уже грыз тяжкий, предсмертный недуг, что он и тогда уж с трудом перемогался…

Несмотря на это, он необыкновенно участливо и вместе деловито, избегая лишних слов и всяких околичностей, заговорил со мной о моей пьесе, переданной ему М. П. Садовским. Пьеса представляла собой неуклюжую и наивную, чисто детскую попытку охватить в одном произведении чуть ли не всю русскую жизнь; но это не помешало Островскому беседовать со мной вполне серьезно.

– В вашей пьесе целых четыре пьесы, а может быть, и больше, – сказал он своим особенным, каким-то мило озабоченным тоном.

Глаза его были страшно усталыми, но полны жизни и мысли. Он не улыбался, не шутил, но сквозь его суровость просвечивало подкупающее простодушие, какое я замечал у иных ласковых и серьезных деревенских стариков.

Он незаметно увлекся, говорил с глубокой, проникновенной любовью о русской драме и театре, о задачах его, с горечью отзывался о современном репертуаре, который стал каким-то «французско-нижегородским». В качестве заведующего репертуаром московского Малого театра мечтал о возрождении правды и жизни на сцене. Потом перешел к вопросу о форме драматических произведений, остановился на трудностях ее, требующих долгой, упорной работы.

По его словам, он так бился когда-то над сценарием «Бедной невесты», что, написав, слег и серьезно болел. Вообще, он всю жизнь напряженно работал над формой и овладел ею лишь к старости, «когда чувство и воображение остыли».

– Осенью приходите ко мне. Мы вместе разберем вашу пьесу подробно, сцену за сценой: вы увидите тогда наглядно, как не следует писать для сцены. А пока возьмитесь за какую-нибудь небольшую драматическую вещицу и поработайте над формой, а потом покажите мне.

До сих пор в ушах моих звучит неторопливый, вдумчивый голос, тихий и как бы задыхающийся. Я ушел от Александра Николаевича с вихрем новых мыслей, с горячим желанием поработать для театра. Мое впечатление от Островского можно было выразить словами: «Вот удивительно серьезный и сердечный человек!..» Я не подозревал тогда, что он – на краю смерти. Через месяц его не стало.

Об авторе:

Николай Иванович Тимковский (1863–1922) – писатель и драматург, участник сборников «Знание» и литературных «Сред» Н, Д. Телешова. Статья Тимковского об Островском написана в 1911 году.

Взгляд из ХХ века

Борис Бабочкин

Как трактовать «Грозу»

В великолепном наследии русского классического репертуара есть три пьесы, которые особенно поражают глубиной содержания и совершенством формы. Гений народа, их породившего, воплощен в этих пьесах с особой силой. «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор» Гоголя и «Гроза» Островского – вот три вершины русского реализма, определившие в значительной мере ход развития русского театрального искусства. Даже в цепи прекрасных созданий XIX века эти три пьесы являются несравненными, неувядающими шедеврами.

Борис Бабочкин

Разные по теме, по жанру, по содержанию и по форме, написанные такими непохожими друг на друга авторами, эти пьесы имеют одну общую черту: в каждой из них отражены самые передовые идеи своего времени, и каждая из них представляла собою грозное оружие в борьбе прогрессивных сил русского общества XIX века за элементарные права человека, жившего во времена крепостничества.

И особое место, особое значение имеет драма Островского «Гроза» – самое решительное, по выражению Добролюбова, произведение Островского, как бы завершающее весь цикл произведений русской литературы, направленных против крепостничества, и написанное буквально накануне реформы 1861 года. Очевидно, это особое место и особое значение «Грозы» в революционно-демократическом направлении русской литературы XIX века и определило его сценическую судьбу. Я не побоюсь сказать, что вся сценическая история постановок «Грозы» на русском театре – это история жестокой классовой борьбы. Нельзя до конца понять «Грозу», если не представить себе во всей конкретности ту историческую обстановку, в которой жило русское общество 50-х годов XIX столетия. Нельзя правильно понять содержание «Грозы», если не воскресить те идеи, которыми жило тогда русское общество и которые определяли литературные направления того времени. Чем же жили тогда русское общество и русский народ? Какие идеи были причиной появления в русской литературе, на русском театре такой могучей пьесы, как «Гроза»?

Говоря об отмене крепостного права, мы не должны забывать, что эта так называемая «великая реформа» была только маневром царского правительства в борьбе с надвигавшейся крестьянской революцией. «Великая реформа» была крепостнической реформой и не могла быть иной, ибо ее проводили крепостники. Какая же сила заставила их взяться за реформу? Сила экономического развития, втягивавшего Россию на путь капитализма… Крестьянские «бунты», возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика Александра II признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут снизу.

По утверждению В. И. Ленина, это было время, которое характеризовалось революционной ситуацией в стране. Говоря о трех признаках революционной ситуации, Ленин отмечает: «Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс, в «мирную» эпоху дающих себя грабить спокойно, а в бурные времена привлекаемых, как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами», к самостоятельному историческому выступлению».

Речь идет, таким образом, о «бурных временах». «Гроза» Островского родилась из той предгрозовой атмосферы, которая характеризовала канун «воли». И не случайно, на наш взгляд, Кабаниха, чувствуя неблагополучие в своем, казалось бы, таком крепком доме, говорит детям: «Я давно вижу, что вам воли хочется. Ну, что ж, дождетесь, поживете и на воле… А может, и меня вспомянете». И как бы завершая круг этих мыслей, после «покаяния» Катерины в финале четвертого действия, Кабаниха, обращаясь к сыну, говорит: «Что, сынок! Куда воля-т о ведет! Говорила я, так ты слушать не хотел. Вот и дождался!»

Совершенно ясно, что для современников Островского здесь заключался определенный злободневный политический намек.

Атмосфера России того времени была предгрозовой, насыщенной электричеством. Естественно, что русская литература 50–60-х годов не могла не отразить идеи того времени. К 1859 году, году появления «Грозы», уже были опубликованы «Записки