Жестокость Кабанихи прекрасно сочетается в ней с сентиментальностью, которая чужда Катерине. Недаром во всех своих нравоучениях Кабаниха взывает к чувству, а не к разуму своих родственников.

Отношения Кабанихи и Катерины – это непрерывный поединок, который ведется с переменным успехом. В этом поединке Кабаниха довольно часто вынуждена бывает отступить. Держась более чем скромно, Катерина не уступает ей ни в чем. Первое же их столкновение в первом действии кончается отступлением Кабанихи. Начав разговор со слов «сохрани господи… снохе не угодить» и т. д., она сознательно и упорно старается оскорбить Катерину, но своими разумными, логическими репликами Катерина ставит Кабаниху в безвыходное положение, и Кабаниха с трудом из него вывертывается, переводя разговор на другую тему, пытаясь разжалобить сноху возможностью своей близкой смерти, и т. д.

Во втором действии, в сцене прощания с Тихоном, Катерина опять сталкивается с Кабанихой. Все ее оскорбительные, несправедливые наказы даются с одним желанием: сломить Катерину, заставить ее возмутиться, спровоцировать открытое сопротивление. И здесь Кабаниха не достигает цели. Она прекращает издевательства над снохой только тогда, когда возникает опасность, что выйдет из повиновения сын, Тихон.

И в следующей сцене, после его отъезда, Катерина дает своей свекрови реванш. На упрек по поводу того, что Катерина «не воет», она отвечает резко и решительно: «Не к чему! Да и не умею. Что народ-то смешить!». Эти отношения Кабанихи и Катерины должны быть прослежены до конца, до последней реплики Кабанихи: «Полно! Об ней и плакать-то грех!»

Об образе Катерины так чудесно сказано у Добролюбова, что я не буду повторять всего этого. Важны для нас сейчас только два момента. Первый, как бы незначительный, но, в сущности, очень важный: возраст Катерины. В этом вопросе я держусь самой крайней точки зрения. Если Катерине будет со сцены даже 30 лет, то пьеса приобретает новый и ненужный нам смысл. Правильно определить ее возраст нужно 17–18 годами. Года два она замужем. Ее жизненный опыт ничтожен. По Добролюбову, пьеса застает Катерину в момент перехода от детства к зрелости. Это совершенно правильно и необходимо.

Второй вопрос более существенный: что Катерина – явление для своего времени исключительное или типическое? Здесь я стою на второй точке зрения. Я считаю, что играть Катерину как женщину исключительную, ни на кого вокруг не похожую, будет неправильно, так же неправильно, как неправильно играть ее ординарной.

Несчастье многих исполнительниц проистекало из попытки найти в Катерине что-то необыкновенное, исключительное, тогда как Добролюбов пишет: «Здесь является перед нами лицо, взятое из жизни, но выясненное в сознании художника и поставленное в такие положения, которые дают ему обнаружиться полнее и решительнее, нежели как бывает в большинстве случаев обыкновенной жизни».

Я видел «Грозу» на театре много раз. Видел и хороших, и дурных исполнительниц Катерины. И все они, с моей точки зрения, делали одну общую ошибку. С большим или меньшим успехом, они разыскивали в Катерине необыкновенные, особенные черты характера. Катерина для них – это прежде всего человек не от мира сего. И поэтому часто в зрительном зале возникала не симпатия к ней, а известное раздражение. В ней все было, действительно, не как у людей, и получался человек не прямой, а изломанный. Иногда просто кликуша. Особенно раздражала сцена «В овраге», когда Катерина в исступлении кричала Борису: «Поди прочь, окаянный человек!» и т. д. В таких обстоятельствах для Бориса было бы естественно действительно уйти из оврага. Он остался там потому, что услышал бессвязный лепет влюбленной женщины.

Я считаю, что исполнительница роли Катерины должна прежде всего попытаться отыскать в ней обычные, всем нам знакомые черты хорошей русской женщины. Нужно отметить ее простодушие, веселость, наивность. «Какая я была резвая! Я у вас завяла совсем». То, что Катерина завяла, нельзя считать чертой характера. Черта характера – резвая. «Такая я уж зародилась, горячая! Я еще шести лет была, не больше, так что сделала! Обидели меня чем-то дома, а дело было к вечеру, уж темно; я выбежала на Волгу, села в лодку и отпихнула ее от берега. На другое утро уж нашли верст за десять!» Вот характер Катерины – девочки, выросшей на Волге. Волга! Ширь! Красота! Вот что окружало Катерину всю жизнь. Сейчас она в тисках, в неволе, ей душно, тесно, она рвется на простор: «…кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…».

Где тут святоша? Где тут кликуша? Где тут обреченная? Трагедия Катерины не в ее обреченности, обусловленной чертами характера, а в том, что она родилась для счастья, что она имела все права на это счастье, и, получив его, расплатилась всем, что у нее было, ничего не жалея.

Правильная трактовка образа Катерины решается четвертым действием. Она боится своего греха. Она искренне кается. Но что здесь есть еще? Она не только кается. Она идет на решительный шаг, для того чтобы окончательно порвать с семьей Кабановых. Ей кажется, что, если она скажет, что живет с другим, кончится ее старая жизнь. И она ошиблась. Для старого обрядного быта, для нравственного чувства Кабанихи ничего здесь нет особенного. И Катерина, пытаясь вырваться из тюрьмы, попала в еще худшую.

Попытки отыскать в Катерине исключительные черты всегда ведут к излишней драматизации. Исполнительницы этой роли больше всего боятся, что у них не хватит драматического темперамента для изображения потрясающих страстей и страданий. Но мне кажется, простота и правдивость для этой роли более необходимы. Я боюсь в ней всего душераздирающего. Катерина мне кажется удивительно изящной и гармоничной. И я нахожу подтверждение этому у Добролюбова. Анализируя игру первой исполнительницы роли Катерины в Александринском театре – Фанни Снетковой, Добролюбов упрекает артистку в излишнем драматизме.

Разбирая знаменитую сцену с ключом, критик пишет:

«…нам кажется [даже], что артистка, исполняющая роль Катерины на петербургской сцене, делает маленькую ошибку, придавая монологу… слишком много жара и трагичности. Она, очевидно, хочет выразить борьбу, совершающуюся в душе Катерины, и с этой точки зрения она передает трудный монолог превосходно. Но нам кажется, что сообразнее с характером и положением Катерины в этом случае – придавать ее словам больше спокойствия и легкости. Борьба собственно уже кончена, остается лишь небольшое раздумье [старая ветошь покрывает еще Катерину, и она мало-помалу сбрасывает ее с себя…]».

Если идти от этого тончайшего режиссерского указания Добролюбова, то можно разыскать в роли Катерины очень многое, еще не сыгранное никем.

Эта статья написана с одной простой целью: подчеркнуть необходимость и правильность трактовки «Грозы», как пьесы, пронизанной глубокой революционной идеей, как пьесы острополитической. А к противникам этой трактовки «Грозы» мы в заключение позволим себе обратиться с еще одной цитатой из Добролюбова:

«Литературные судьи останутся опять недовольны: мера художественного достоинства пьесы недостаточно определена и выяснена, лучшие места не указаны, характеры второстепенные и главные не отделены строго [а всего пуще – искусство опять сделано орудием какой-то посторонней идеи!..] Все это мы знаем, и имеем только один ответ: [пусть читатели рассудят сами… точно ли идея, указанная нами, – совсем посторонняя «Грозе», навязанная нами насильно, или же она действительно вытекает из самой пьесы, составляет ее сущность и определяет прямой ее смысл?.. Если мы ошиблись, пусть нам это докажут, дадут другой смысл пьесе, более к ней подходящий… Если же наши мысли сообразны с пьесою, то мы просим ответить еще на один вопрос: точно ли русская живая натура выразилась в Катерине, точно ли русская обстановка во всем, ее окружающем, точно ли потребность возникающего движения русской жизни сказалась в смысле пьесы, как она понята нами?..]»

* * *

Статья написана в 1950 году в связи с подготовкой спектакля «Гроза» на сцене Малого театра. Постановка эта осуществлена не была. Через несколько лет «Гроза» появилась на сцене Театра имени Маяковского. Пресса пыталась сделать из этого спектакля событие.

Один увлекшийся театральный критик увидел в этом спектакле «алмаз, повернутый неожиданной гранью». Действительно, в спектакле было много неожиданного и трудно объяснимого, но все это относилось только к внешнему оформлению пьесы, кстати говоря, совершенно неудачному. Во всем остальном, то есть в трактовке