Но меня не будет среди них.

Я видела, как уезжают мои родственники, и знала, что больше никогда не увижу их. Я села в черный лимузин, направляющийся во главе череды машин в клуб «Британский легион».

Мой отец было гордостью Ларне. Он ушел из жизни уважаемым человеком, которым восхищались все жители города. Клуб «Британский легион» предложил взять на себя организацию стола после церемонии и тактично спросил моего разрешения. Я с благодарностью согласилась. Они приготовили великолепное угощение с поистине ирландской щедростью. Деревянные столы ломились от яств. Должно быть, женщины Ларне готовили с раннего утра, потому что все блюда, стоящие передо мной, были домашнего приготовления. На одном конце находились горы сэндвичей, маленькие колбаски, тонко порезанные куски пирога со свининой, порции кур-гриль и вазочки с салатами, а на другом конце располагался огромный ассортимент выпечки, начиная от воздушных домашних кексов и заканчивая тяжелыми фруктовыми тортами, которые были очень популярны в дни моего детства. Бисквиты, пропитанные сладким хересом, были щедро покрыты сотнями тысяч ярких точек из густого желтого заварного крема, а сбоку стояли горшочки с кремом для дополнительной порции холестеринового лакомства. И конечно, везде стояло множество чайников с крепким чаем, который добровольцы усердно разливали по белым керамическим чашкам.

Всем бросилось в глаза отсутствие родственников отца. Они уехали, не извинившись и без объяснения причин. Я знала, что их отъезд вызвал удивление, но не дала никаких объяснений.

Я чувствовала, что родным отца, знавшим, каким он был на самом деле, очень трудно общаться с людьми, видевшими его в другом свете. А может быть, они не смогли перебороть своего желания держаться от меня на расстоянии. Какой бы ни была причина, я почувствовала, как ноют от боли старые, давно зажившие шрамы, и ощутила приступ одиночества и отчуждения, как в старые времена. Взяв себя в руки, я смешалась с толпой друзей своего отца.

Мужчины, которые мимо чайников с чаем прошли в бар, предпочитая что-нибудь покрепче, рассказывали истории о «старине Джо» и делились своими воспоминаниями о нем. Под вечер их лица раскраснелись, походка стала размашистей, а поступь менее твердой. Их голоса становились все более и более хриплыми, а истории — шумными.

В тот день я узнала, что отец не только был лучшим игроком в гольф в любительском клубе и блестяще играл в бильярд, но и выиграл кубок лучшего танцора бальных танцев за много лет до смерти моей матери. В последние годы именно он был королем на ежемесячных танцевальных вечерах в клубе «Британский легион» и приглашал на танцы женщин одну за другой. Я вспомнила, как мать рассказывала мне о том вечере, когда они познакомились и он вскружил ей голову на танцах. Моя мать попала в плен его обаяния и жила с этим чувством пятьдесят лет.

Моя стеснительная мать, которая никогда не считала себя привлекательной, была не единственной женщиной, которой отец вскружил голову. Я догадывалась, но старалась не думать об этом, пока не осознала, что он делал это в непосредственной близости от дома. Среди шумных разговоров, взрывов смеха и неправдоподобных историй имя моей матери ни разу не упомянулось. Уже через три года после ее смерти от нее не осталось даже тени воспоминаний.

«Британский легион» всегда был центром его жизни. Рут не любила алкоголь и редко ходила туда. В тот день все говорили только о Джо, а о его жене, с которой он прожил пятьдесят лет, никто даже не вспомнил.

Меня представили его партнерше по танцам, и я узнала имя пожилой женщины, которую видела в похоронном зале. Я скрыла обиду, которую чувствовала за свою мать, и вежливо улыбнулась.

Она взяла мою руку, готовая расплакаться:

— О, Антуанетта, можно мне вас так называть? Ваш отец столько рассказывал о вас. Мне кажется, будто я хорошо вас знаю.

Не задумываясь, я ответила с улыбкой на лице:

— Теперь все называют меня Тони.

Я не могла сказать ей, что этим именем меня постоянно называл только отец и что Антуанеттой звали маленького испуганного ребенка, а не меня.

— Я буду так скучать по Джо, — продолжала она. — Извините, дорогая, вы, должно быть, тоже ужасно страдаете по поводу этой утраты.

С этими словами она в знак сочувствия сжала мою руку.

Я отдала ей часы отца, которые мне вернули в больнице. Я видела, как ей дорог этот памятный сувенир, и понимала, что Джо занимал особое место в ее жизни.

Женщина улыбнулась мне. Было видно, что ей очень хочется продолжить нашу беседу. Возможно, потому что я была последней ниточкой, связывающей ее с мужчиной, который был так важен для нее.

— Знаете, я сама уже бабушка, у моей дочки двое малышей. Они приезжают ко мне почти каждые выходные.

Я увидела радость на ее лице при воспоминании о внуках и почувствовала, как по моей спине пробежала ледяная дрожь. Как хорошо удалось моему отцу скрыть свое истинное лицо.

Она снова говорила мне, как ей будет его не хватать, полагая, что эти слова утешат меня. Она не знала, что я тосковала лишь по незримым узам, связывающим меня с родителями. Эти узы были не видны невооруженным глазом, но они были такими крепкими, словно сделанными из стали. И вот наконец они оборвались.

Наконец вечер подошел к концу, и я могла расслабиться. От постоянной, словно приклеенной улыбки у меня болели щеки.

Я знала, что уже почти избавилась от духов, мучивших меня, и пошла в последний раз поговорить со священником. Он не только оказал мне поддержку, в которой я так отчаянно нуждалась в те дни, когда умирала моя мать, но и помог пережить эти тяжелые похороны. Я поблагодарила его за все, что он сделал для меня.

— Вы помните наш разговор в хосписе перед смертью моей матери? — спросила я.

— Да, Тони, я очень хорошо его помню. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую опустошенность, — ответила я, — но также и облегчение, что все наконец позади.

Он не стал уточнять, что я имею в виду, и вместо этого спросил:

— Ты вернешься? Здесь есть люди, которые помнят о тебе.

— Нет, — ответила я. — Здесь меня больше ничего не держит.

Он понял, что мне хочется полностью порвать со своим прошлым. Мне в голову пришла мысль, постоянно тревожившая меня в госпитале: если люди из города, в котором жили мои родители, простят меня, я смогу забыть годы своей жизни в Ирлании.

Позже, когда все закончилось, я искала успокоения, которое надеялась обрести после смерти отца. Я старалась изо всех сил заставить себя почувствовать радость свободы, но не могла.

Я пыталась внушить себе, что больше никогда мне не позвонят, чтобы сообщить, что кто-то из родителей болен. Мне больше не придется притворяться перед людьми из Ларне, что у меня было нормальное детство и что я навещала своих престарелых родителей в последние годы их жизни, исполняя свой дочерний долг. Больше никогда я не услышу восклицаний, что очень похожа на кого-то из родителей: на того, о ком заходил разговор в тот момент.