Командир Бенхамин был хорошим шахматистом, но и господин Осокава ему ничуть не уступал. Оба они относились к типу игроков, которые терпеть не могут игру на время, и делали поэтому каждый ход так, словно время на свете еще не успели изобрести. Оба они были равно талантливы и равно медлительны, и ни один из них не испытывал ни малейшего раздражения по поводу медлительности другого. Как-то господин Осокава в ожидании своего хода подошел к дивану, сел на него и закрыл глаза, а когда открыл их снова, то увидел, что командир Бенхамин все еще двигает своего коня туда-сюда через те же самые три шахматные клетки и как будто вообще не собирается снимать пальцев с лошадиной головы. В игре они использовали разные стратегии. Бенхамин старался контролировать центр поля, господин Осокава предпочитал оборону: пешка здесь, чуть позже ладья. Побеждал поочередно то один, то другой, и никто из них не высказывался по этому поводу. Вообще-то, без разговоров игра идет более мирно. Коварные ходы не приветствовались, но и не замеченная вовремя опасность сожаления не вызывала. Вот один из них передвигал королеву, другой короля, и никто так и не вспоминал про те слова, которые Гэн написал им специально для таких случаев. Даже концовки проходили без всяких эксцессов: легкий кивок головы, а затем каждый заново расставлял на поле фигуры, чтобы на следующий день все было готово к новой партии и они могли сразу же начать игру. Ни одному из них даже не приходило в голову покинуть комнату, не приведя в порядок фигуры.

Несмотря на то что, по всем стандартам, дом был громадным, частная жизнь в нем была невозможна. Исключение составляли Кармен и Гэн, которые встречались в посудной кладовке часа в два ночи. Оперное пение, приготовление пищи и игра в шахматы – все это входило в сферу жизни общественной. Гостевая комната находилась в том же конце дома, что и кабинет, где без умолку, час за часом, болтал телевизор, так что если кто-нибудь из молодых террористов искал новых развлечений, то при желании мог понаблюдать за игрой в шахматы. Заложники, хотя им и разрешили спускаться вниз, в прихожую, все же опасались непредсказуемых выходок со стороны парней, охранявших входную дверь с оружием в руках, и поэтому с большей охотой заходили посмотреть на игру на десять-пятнадцать минут, но за это время им редко удавалось застать хоть один ход. Большинство из них любили футбол и на шахматы тоже пытались смотреть как на вид спорта, ведь раз это игра, в ней должно что-то происходить. Но то, что они видели в маленькой гостиной, производило на них впечатление долгой литургии или лекции по алгебре или орнитологии.

Однако двое зрителей проводили здесь целые часы и при этом никогда не клевали носом: Ишмаэль и Роксана. Последняя приходила сюда, как на спектакль, где главную роль играл господин Осокава, который, в свою очередь, был ее благодарным зрителем. Ишмаэль оставался потому, что ему самому хотелось играть в шахматы с господином Осокавой или командиром Бенхамином, только он не был уверен, что ему разрешат. Все молодые террористы старались не выходить за установленные для них рамки и знали свое место. Как и все дети, они время от времени критиковали командиров, но при этом испытывали к ним непритворное, смешанное со страхом уважение. Они могли до бесконечности пялиться в телевизор, но часы дежурств не пропускали никогда. Они не просили Месснера приносить им галлоны мороженого: подобные просьбы были прерогативой командиров, а те прибегли к подобным послаблениям только дважды. Они не дрались между собой, хотя искушение такое возникало у них постоянно. Командиры сурово наказывали за драки, а Гектор даже взял на себя обязанность бить своих подчиненных сильнее и дольше, чем их могли избить во время потасовок, и все это делалось ради того, чтобы научить их действовать сообща. А если все-таки разногласия могли быть разрешены только дракой, они сходились в подвале и, сняв рубашки, лупили друг друга и при этом тщательно следили за тем, чтобы не попадать по лицу.

Кое-что из происходящего вообще противоречило тем правилам, которые они старательно запоминали и повторяли во время строевой подготовки. Вернее, одни правила (например, уважительное отношение к старшим по званию) соблюдались неукоснительно. А другие (скажем, никогда и ни при каких обстоятельствах не разговаривать с заложниками, кроме тех случаев, когда нужно их поправить) постепенно смягчались или вообще отменялись. Вообще, что именно разрешают или не разрешают командиры, отнюдь не всегда было понятно. Ишмаэль молча воспроизводил в голове шахматную партию. Названия фигур он не знал, потому что в комнате никто не произносил ни слова. Он мысленно прикидывал, как ему лучше приступить к интересующему его разговору. Не попросить ли Гэна походатайствовать за него? Гэн обладал свойством придавать всем словам удивительную значительность. А может, стоит уговорить Гэна, чтобы он попросил Месснера, ведь именно Месснер считался специалистом по переговорам. Но Гэн в эти дни казался очень занятым, а Месснер, если честно, не слишком здорово справлялся со своей ролью, если учитывать, что все они еще здесь. Больше всего ему хотелось обратиться к вице-президенту, человеку, к которому он испытывал величайшее уважение и которого считал своим другом, но командиры почему-то постоянно насмехались над вице-президентом, и любая его просьба неизменно отвергалась.

Таким образом, получалось, что походатайствовать за себя мог лишь он сам, и, промучившись, прождав пару лишних дней, он наконец набрался храбрости и решился задать свой вопрос. Дни были настолько одинаковыми, что ждать подходящего – или, что то же самое, неподходящего – момента было бессмысленно. Командир Бенхамин только что сделал свой ход, и господин Осокава начал обдумывать свою позицию. Роксана сидела на софе, уперевшись локтями в колени и опустив в ладони подбородок. Она смотрела на доску так, словно та могла сию минуту вскочить и убежать вон. Ишмаэлю захотелось обратиться со своей проблемой к ней. Интересно, умеет ли она играть в шахматы?

– Сеньор, – пробормотал он хрипло, словно в горле у него застрял кусочек льда.

Командир взглянул на него, сощурив глаза. До этой минуты он вообще не замечал его присутствия. До чего же мелкий паренек. Сирота, которого его дядя определил к нему в отряд всего за несколько месяцев до их предприятия, утверждая, что в их семье все дети сперва бывают маленького роста, а потом становятся дылдами. Но Бенхамин уже начал сомневаться, что это правда. Не было ни малейших признаков того, что Ишмаэль собирается стать дылдой. Тем не менее малец изо всех сил старался не отставать от других и стойко переносил все насмешки. К тому же очень полезно иметь в отряде хоть одного человечка, которого можно легко поднять и засунуть в форточку.

– Что тебе?

– Я хотел спросить, сеньор, если вы, конечно, не возражаете… – Он остановился, собрался с духом и начал снова: – Я хотел спросить, если потом будет время, нельзя ли мне сыграть партию с победителем? – Тут ему пришло в голову, что шансы пятьдесят на пятьдесят за то, что победителем станет господин Осокава, и тогда его просьбу можно расценить как неуместную. – Или с проигравшим, – добавил он.

– Ты играешь в шахматы? – спросил командир Бенхамин.

Господин Осокава и Роксана не отрывали глаз от доски. В других обстоятельствах они из вежливости хотя бы взглянули на говорящего, даже не понимая ни слова из сказанного им. Но поскольку оба они знали этого мальчишку, то не сочли нужным отвлекаться. Господин Осокава как раз охотился за вражеским слоном. Роксане казалось, что она читает его мысли.