– С сегодняшнего дня уже нет, а будешь пререкаться, я лично прослежу, чтобы твой недотепа-командир заставлял тебя каждое утро драить казарменные конюшни! – продолжал разыгрывать из себя капризного вельможу Мартин, гневно сверкая глазами и корча страшную рожу. – У вас, филанийцев, что, принято вламываться в кареты и избивать на глазах у господ их слуг?!

– Милостивый государь, – жалобно залепетал сержант, воровато озираясь по сторонам, – стоит ли так серчать из-за какого-то гнома? Я приношу вам свои извинения и…

– Это не гном, это МОЙ шут!!! – прокричал маг, хватаясь за рукоять меча.

Пархавиэль тихо крякнул в кулак и мысленно поблагодарил соратника в самых изысканных выражениях за отведенную его скромной персоне почетную роль.

– Еще раз прошу прощения, произошло ужасное недоразумение, – оправдывался раскрасневшийся, как девица на выданье, служитель порядка. – Дело в том, что ваш гном… слуга… то есть шут очень похож на одного беглого недомерка. Ваша карета без герба, и мы подумали…

– Я вообще сомневаюсь, что твою голову могут посещать хоть какие-то мысли. Где ты видел гнома, разъезжающего в одиночку в карете? – заявил Мартин уже тише и более мягким тоном, а затем, к великой радости гнома, убрал руку с меча.

По тому, как неумело легла ладонь бузотера на рукоять, Пархавиэль понял, что магу никогда не доводилось пользоваться оружием.

– Но ваш экипаж без герба… – заикаясь, пролепетал сержант. – Ваша светлость, мы же ненароком…

Талантливый лицедей не стал дослушивать до конца невнятное бормотание служивого, а подал растерянному кучеру знак трогать и громко хлопнул на прощание дверцей кареты. Лошади тронулись, увозя вельможу и его шута к городским воротам: мимо обыскиваемых солдатами экипажей менее удачливых путников, прочь от застывшей на месте онемевшей троицы.

– А кто это был, Ковий? – робко спросил командира молодой солдат, за что и получил увесистую оплеуху. Сержант Ковий Понурис сам не мог понять, почему пропустил карету не только без досмотра, но даже не узнав имени владельца.

Уже через десять минут карета выехала из лабиринта экипажей и крытых брезентом торговых фургонов, досматриваемых прямо на дороге. Таможенный пост находился в двадцати шагах перед каменной сторожевой башней, одиноко возвышающейся на невысоком холме по левой стороне широкой реки, названной Леордедроном в честь какого-то героя или предсказателя.

Сколько Пархавиэль ни пытался расспросить спутника об этом древнем муже или о конструкционных особенностях огромного арочного моста, нависшего над рекою, маг лишь отмахивался и требовал оставить его в покое. Мартин устал, ему надоел докучливый гном и его многочисленные вопросы, ответы на которые не приближали к разгадке тайны, а лишь удовлетворяли досужее любопытство маленького ворчуна. После десятого или двенадцатого вопроса, заданного в пустоту, Пархавиэль обиженно отвернулся к окну и принялся увлеченно рассматривать плывущие по реке барки и грозно возвышающиеся на правом берегу высокие стены городских укреплений.

Мост закончился неожиданно, он плавно перешел в десятиметровую арку городских ворот. Зрелище было величественным и захватывающим: поток людей и карет стремился в раскрытую пасть огромного окаменевшего чудовища, лежавшего на берегу реки. Пархавиэль еще ни разу в жизни не видел зрелища такого размаха. По сравнению с аркой пограничные ворота Махакана казались всего лишь узенькой щелочкой, едва заметной трещиной в древнем монолите.

От высоты белокаменных стен и крытых красной черепицей четырехугольных башен кружилась голова и возникали мысли, что ты крошечный муравей, букашка, ползущая по спине спящего монстра. Успокаивал обескураженного гнома лишь факт, что среди высоких зданий и полотняных шатров начинающегося прямо у ворот городского базара он был не одинок, ползал не один, а в многоликой пестрой толпе таких же жалких, беспомощных букашек.

– Ничего, скоро привыкнешь, освоишься, – прорвался сквозь стук колес о булыжную мостовую и гомон окружившей карету со всех сторон толпы голос мага. – Это поначалу только страшно, а потом дела захлестнут, и будешь, как они, суетиться, бегать…

– На муравейник походит, – робко заметил Пархавиэль, не отрываясь от окна.

– Скорее на клоповник. Муравьи – они труженики, а здесь на одного работягу – с дюжину бездельников и трутней. Кого ни спроси, все делами важными заняты, без них королевство рухнет, – пренебрежительно морщась, прошептал маг и снова погрузился в дремоту.

Широкая, выложенная крупными каменными плитами мостовая пересекала рыночную площадь точно посередине и уходила куда-то вдаль, к видневшимся на горизонте домам городских кварталов. Торговые будни были в самом разгаре: снующие туда-сюда покупатели и рабочие с гружеными тележками то и дело встревали между каретами приезжих и пешими гостями столицы, создавая невообразимую толчею и сумятицу, следствием которых были постоянно возникающие то тут, то там перебранки и несчастные случаи.

Несколько десятков измотанных, вспотевших стражников в одних лишь расстегнутых до пупка кожаных куртках безуспешно пытались хоть как-то упорядочить хаотичное движение народных масс, но от их усилий ситуация становилась еще хуже. Ругань перерастала в ожесточенные драки, под колеса телег попадали зазевавшиеся прохожие.

Не успела карета проехать и сотни шагов от ворот, как толпа возбужденно закричала, и откуда-то издалека донеслась приглушенная барабанная дробь. По тому, как исказилось лицо Мартина, Пархавиэль понял, что остановились они надолго.

– Ну, филанийцы, ну, народец! – в который раз за время поездки ругал маг бестолковых местных жителей. – Ты только подумай, мало того что кареты прямо посреди базара пустили, они еще и казни в такой толкучке устраивают!

– А посмотреть-то хоть можно? – осторожно поинтересовался гном, боясь услышать новые нарекания со стороны строгого наставника. – Вдруг товарищей моих казнят?

– Валяй, если сможешь, – устало отмахнулся Мартин, – в такой толпе тебя все равно никто не заметит.

Обрадованный гном приоткрыл дверцу и просунул в щель голову. К сожалению, видно ничего не было. Кареты заслоняли интересное зрелище, а бурлящее море людей заглушало усилия надрывающих горло глашатаев. Разозлившись на праздных зевак, Пархавиэль решился пойти на крайние меры. Его сильные пальцы крепко вцепились в крышу, а ноги резко оттолкнулись от скамьи. Гном повис на руках, затем рывком подтянулся и уже через секунду уселся, поджав под себя ноги, на гладкой крыше кареты. Упорство малыша было вознаграждено. С трехметровой высоты было отчетливо видно, как вершилось в Альмире правосудие. В принципе в действе по лишению жизни ничего интересного не было. Пархавиэль видел точно такой же спектакль два дня назад в Фальтеши, разве что эшафот в столице был чуть-чуть побольше, а священники в желтых рясах дольше и усерднее бормотали напутственные пожелания «виновникам торжества».

«И чего люди такие дурни, – ругался про себя гном, пытаясь получше разглядеть ряды осужденных. – Столько зевак собралось, а на что, собственно говоря, смотреть-то? Им что, в жизни мерзости и свинства не хватает, чтобы еще на висельников любоваться?»