Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, время ложиться спать.
Он стащил с кровати одеяло, и его лежбище было готово. Осталось только раздеться и залезть под одеяло. Однако спать не хотелось. Есть ему тоже не хотелось. Он открыл ящик тумбочки и вытащил из него Библию. Открыл ее на том месте из книги пророка Осии, где говорится, как Бог повелел пророку жениться на блуднице, на одной, а потом на другой. Ну, когда Бог повелевает, то делать нечего. Наверное, он не мог вытребовать себе скромницу, этот рыжебородый пророк… Грейн хохотнул: «Откуда известно, что у него была рыжая борода?» Он поднял телефонную трубку и попросил соединить его с Эстер. Сердце у него застучало. «Что я делаю? Ужасная глупость… К тому же она может уже спать… Ну и Анна… Что я за человек?!»
Он услышал голос Эстер.
— Алло!
— Здесь живет царица Эстер? — спросил Грейн.
На той стороне телефонной линии воцарилась напряженная тишина. Наконец Эстер, запинаясь, пробормотала:
— Герц, это ты?
— Да, я, царь земель от Индии до Эфиопии…[170] Ради тебя я убил Вашти,[171] а теперь ты разгуливаешь с нечестивцем Аманом…[172]
— Похоже, ты рехнулся там от жары! Или, может быть, сейчас Пурим?[173]
— Нет, Эстер, еще нет.
— А где ты? Я думала, что уже больше никогда не услышу тебя.
В голосе Эстер послышались рыдания.
— Да, это мой голос. Голос, голос Герца, а руки, руки Эсава…[174]
— Что это ты вдруг так и сыплешь библейскими цитатами? Где ты?
— В одной гостинице в стольном граде Манхэттене, рядом с Таймс-сквер.
— Один? Что так? Зерешь[175] тебя уже оставила?
— Анна в Майами. Я приехал сюда на пару дней.
— Вот как?
И Эстер снова замолчала.
— Как у тебя дела? — спросил Грейн.
— А что? Я в порядке. Уже помираю, но еще дышу. Шла спать, но заглянула в газету. Вдруг зазвонил телефон. Я думала, что это Люба, хотя она никогда не звонит так поздно.
— Если хочешь спать, ложись спать.
— Спать? Я больше не знаю, что такое хотеть спать. Если я не принимаю таблеток, то и не сплю. А если принимаю, они мне все равно не помогают. Что это тебе вдруг пришло в голову позвонить мне?
— Мы ведь были когда-то знакомы.
— Мало ли что было когда-то? Когда-то я была молода и красива! А теперь я стара и покинута.
— Не уничижай себя так.
— А что иное я собой представляю? Герц, ты должен был услышать мой зов.
— Какой зов?
— Я звала тебя, Герц. Я тебя звала. Ты же знаешь: у меня есть мой собственный телефон. Когда мне кто-то нужен, я мысленно зову его, и он слышит меня. Какая-то частица силы еще осталась у меня от прежних времен… Если бы я тебе рассказала, что я только ни делала, чтобы ты мне сейчас позвонил, ты бы счел меня безумной.
— Что ты делала?
— Читала псалмы.
— Ну, поздравляю!..
— Не смейся! Не смейся! Я переживаю тяжелейший кризис, и я чувствовала, что должна с тобой поговорить. Я звонила тебе домой, но там дают только один ответ: «Его нет дома». Я хотела написать письмо на адрес твоей конторы. Написала, наверное, десяток писем, но все их выкинула. Я не писательница. С ручкой у меня ничего не получается. Я просто просила Бога, или кто там сидит на небе, чтобы Он повелел тебе позвонить мне.
— Ну, Он повелел. Я услышал глас с неба: «Герц, сын Якова, позвони Эстер, дочери Менахема-Довида…» И вот…
— Смейся, смейся. Мы не одни, Герц. Нас окружают всяческие силы — добрые, злые, умные, глупые… Герц, я обязательно должна с тобой поговорить!
— Когда?
— Этой же ночью.
7
Он сделал то, во что сам не мог поверить: сел в автомобиль и в двенадцать часов ночи поехал к Эстер. «Ну, все это от скуки, — говорил он сам себе. — Даже войны устраивают, чтобы прогнать скуку. Не хватало еще, чтобы я попал в аварию!..»
Он пересек мост в направлении Бруклина и поехал вдоль берега. Канал был полон кораблей. Свет их фонарей казался ослепительным, за ними тянулись туманные шлейфы. Трубы курились светлым дымком. Матросы возились на палубах. Унылая будничная ночь висела над башенными кранами, фонарями, причалами, полными людского безумия. На борту пароходов ругались на всех языках. Здесь тосковали по всем уголкам света. Воняло машинным маслом, грязью, дохлой рыбой. Грейн остановился на красный свет и бросил взгляд налево. Здесь строили новые здания. Подъемный кран длинным пальцем тянулся в тлеющее небо. Недостроенные дома пялились на Грейна пустыми глазницами незастекленных окон. У него возникло ощущение, что все застряло посредине: все поездки незакончены, все здания — недостроены, все слова недосказаны. Силы творения сами еще не знают, чем все это закончится. Они сами заблудились на одном из перекрестков вечности.
Каждый раз, когда Грейн ехал по этой дороге, он удивлялся. В полутьме он толком не узнавал улиц, дорог. Двигался как будто вслепую. Он въехал на Манхэттен-Бич и снова оказался на улице, где жила Эстер. Грейн выглянул из машины и вдохнул запах океана. Волны по-прежнему бросались на полуразвалившуюся дамбу с безумным весельем никогда не отступающего врага. Сгустки мрака витали над океаном. Огни маяков мерцали и искрились, словно играя в прятки. Большая Медведица торчала на небе там, где ее оставили. В окне Эстер за белой занавеской горел свет. У Грейна в кошельке еще остался ключ от двери подъезда. Он поднялся по неосвещенным ступеням. Вдохнул запах, который прочно запечатлелся в его памяти, но который он тем не менее уже начал забывать. Эстер стояла в дверях — ждала его, как невеста жениха. Протянула к нему руки, чтобы обнять, но тут же убрала их…
Грейн был теперь и своим, и чужим одновременно. Это была чуждость своего, который оторвался. Он снял пальто, и Эстер аккуратно повесила его в шкаф. Она оценивающе взглянула на Грейна. В глазах ее появилась усмешка: сдержанный смех своего человека, вынужденного играть роль чужого. Он заметил в Эстер перемену. За эту пару недель она как-то помолодела. Может быть, похудела? Может быть, сменила прическу? У нее снова появилась былая привлекательность. Она улыбалась загадочной улыбкой, которая словно говорила: «Как-то
