Когда Иштон остался голым, я вспомнила, что на мне ночная рубаха.

— Ох, мне надо раздеться, — спохватилась я, хватаясь за шнуровку, но Иштон одним движением оказался на кровати рядом со мной и сказал:

— Я сам. Все сам.

— Да-да, Алисия, предупреждаю, тебе лучше просто лежать и получать удовольствие, — донеслось из кресла.

Я все еще не понимала, почему Эрон так говорит, ведь Иштон был абсолютно спокоен, а его движения были четкими и осторожными. А потом прошло какое-то мгновение, и взгляд Иштон из спокойного вдруг стал страстным и пронизывающим. Он перекинул ногу и уселся на мои бедра. О да, теперь я поняла, что он был совсем не спокоен — доказательство уж очень ощутимо упиралось мне в ногу.

И мне это нравилось. Так нравилось, что я хотела поерзать под ним, пошутить, но Иштон сжал мои бедра своими ногами.

— Не двигайся. Я все сам, — сказал он мне на ухо, а потом нагло поцеловал.

Никакой нежности, никакой осторожности. Вторжение на грани грубости и страсти, но я с радостью ответила на поцелуй. Да, такое было для меня внове, но разве короли мне не говорили, что сначала надо все попробовать, а потом уже говорить о том, нравится или нет?

Вот такие несдержанные поцелуи и впрямь были для меня внове. Как и то, что Иштон не позволял мне шевелиться. Я снова потянулась к своей шнуровке, надеясь побыстрее избавиться от одежды, но Иштон едва ли не рыкнул мне в губы, прервал поцелуй и сказал:

— Я же говорил, что сделаю все сам. Что же ты такая непослушная, Алисия? — Ярость, страсть, немного злости и много желания — безумная смесь эмоций. Это фраза могла обидеть, но я иррационально чувствовала лишь предвкушение. Еще никогда раньше мой муж не демонстрировал свои чувства так явно.

— Тогда почему бы тебе не научить меня послушанию? — шепнула я, целуя Иштона в подбородок.

Иштон обхватил одно рукой мои запястья и поднял их вверх, а второй рукой разорвал шнуровку на ночной рубахе. От неожиданности я охнула.

— Я же говорил, что лучше лежать тихо и притворяться испуганной девственницей. Если совсем перепугаешься, то можешь кричать что-то вроде «спасите-помогите», — рассмеялся Эрон. — Остановимся и сообразим, что делать.

— Я его спровоцировала, да?

— Точно. И откуда у тебя столько удовлетворения в голосе, наша милая королева Алисия? Кажется, мы с Иштоном успели испортить тебя за несколько ночей любви, — притворно расстроенно вздохнул Эрон.

— Скорее, научить, рассказать о новом и дать множество полезных советов, — сказала я почти ровным голосом, но на последнем слове неестественно пискнула, потому что Иштон, не особо довольный тем, что я отвлекаюсь, поставил болезненный засос прямо на шее.

— Либо присоединяйся, либо не отвлекай ее, — рявкнул Иштон.

— Ну уж нет, пусть Алисия выдержит хотя бы тебя. Хотя совет я бы ей дал.

— Расслабиться и получать удовольствие? — подсказала я, чувствуя, как рука Иштона отнюдь не нежно сжимает мою грудь, а внутри все замирает в неясном предвкушении чего-то нового.

— О да, именно так, — сказал Эрон, а я услышала, звук снимаемой одежды. — И я тоже расслаблюсь и получу удовольствие, наблюдая за тобой, моя прекрасная королева. Поверь, смотреть на тебя со стороны не менее приятно, чем быть с тобой или… в тебе.

Боже, что он собирается там делать? Неужели… Додумать не получилось, потому что Иштон занялся мной вплотную: целовал, ставил засосы, гладил нагло и бесцеремонно. Его длинные пальцы, казалось, прошлись по всему моему телу, огладили и ощупали каждый миллиметр.

Иштон действовал бесцеремонно, совершенно не заботился о том, что я испытывала стыд, охала, краснела или вздрагивала. Горячие умелые руки вытворяли что-то странное, и никакой предыдущий опыт не мог подготовить меня к происходящему.

Иштон заставлял подчиняться — полностью и безоговорочно. Меня это пугало. Не потому, что было неприятно. Наоборот. Потому что я наслаждалась этим так, как не наслаждалась нежным и неспешным соитием с Эроном. Я стонала, вскрикивала, металась. Даже слезы выступали на глаза от остроты чувств.

Иштон, наконец, отпустил мои руки, слез с моих бедер, но свобода была лишь мгновением. Он положил свою руку на мое бедро, надежно фиксируя на месте, а вторая рука оказалась между ног.

Боже. Я никогда не думала, что у него такие… такие… длинные пальцы. Такие сильные и жесткие. Способные двигаться во мне так, что я забывала о том, что хотела бы ощутить что-то другое, а могла лишь бессвязно вскрикивать. Еще бы чуть-чуть — и я бы получила свое удовольствие, но Иштон словно почувствовал это. И сразу прекратил, заставив меня разочарованно застонать.

— Ты просила научить тебя послушанию? — вкрадчиво прошептал на ухо Иштон, а я едва не застонала снова — от предвкушения. — Перевернись на живот и встань на колени. Вот так, да, умница. Возьмись руками за спинку кровати. Крепче, Алисия, крепче. И держись изо всех сил, поняла?

Я сглотнула. Что он собирается делать? Зачем это все? Неужели, он собирается меня пороть?

Нет, не собирается. Я почувствовала прикосновение его бедер, почувствовала, что он снова проводит пальцами между бедер, словно проверяет — готова ли я принять его. Я облегченно выдохнула — всего лишь соитие. К этому я привыкла, а потому тело привычно расслабилось.

И очень вовремя. Иштон вошел одним движением. Сразу, до конца. И не давая мне времени привыкнуть, начал двигаться. Быстро, резко. Держаться за спинку и впрямь надо было крепко, иначе бы я точно ударилась головой об изголовье кровати.

Иштон двигался быстро, словно совсем не уставал. Заполнял меня до конца, выбивая из головы все мысли и оставляя чистое и незамутненное удовольствие. Впервые в жизни моя способность анализировать, моя привычка думать, мой стыд — все это испарилось.

Было ли мне страшно? О да! До дрожи в коленях, до рваных выдохов, до вздохов со всхлипами. Но этот страх был всего лишь приправой к удовольствию, обострял все чувства, заставлял вскрикивать каждый раз, когда Иштон двигался во мне чуть жестче.

И вместе с тем было четкое понимание, что скажи я Иштону прекратить, тот тут же остановится. Не знаю, с чего я это взяла. Может с того, что несмотря на бешеную животную страсть, несмотря на всю несдержанность Иштон оставался осторожен, не позволял перейти некую грань. Словно заботился обо мне на уровне инстинктов…

Казалось, еще чуть-чуть, совсем немного — и станет больно. Еще чуть глубже, чуть сильнее — и удовольствие превратится в пытку. Но этого не происходило. Иштон прекрасно удерживал меня в том состоянии, когда я получала удовольствие.

Странное.

Непривычное.

Но такое нужное.

Удовольствие, которое мне не дарили, а причиняли. Наносили.

Удовольствие, которым клеймили.

Удовольствие от полной беспомощности и чужой несдержанности.