– Я позвоню тебе, как только останусь в комнате одна, – обещаю я.

Он нежно целует меня, и я сажусь в машину.

В древнегреческом языке есть слово nepenthe – «лекарство от печали». Это место или человек, которые могут помочь забыть о вашей боли и страданиях. Я хочу быть таким местом и человеком для Артура и хочу, чтобы он был моим.

Папа сидит в своем кабинете, там на удивление, накурено. Он смотрит на меня и откидывается на спинку стула.

– Ты тогда попала в аварию с одним из них, и я не мог позволить второму вторгаться в твою жизнь. – Голос у него грубый, с хрипотцой, он в очередной раз уверен в своей правоте.

– Поэтому ты решил сломать ему жизнь?

Я встречаюсь с ним взглядом, он поджимает губы.

– Уж лучше я его, чем он – твою, – без всякой жалости говорит он.

Я киваю – нет смысла спорить с ним, закатывать истерику, называть бесчувственным ублюдком и все прочее в таком духе. Меня вдруг накрывает сознание, что людей не изменить. Он посадил парня на три месяца в тюрьму, перечеркнул его жизнь этой судимостью, добыл запрет на приближение ко мне. И что бы я ни говорила, в его глазах отчетливо читается: я сделал все правильно! И ничто не свете никогда не сможет изменить этого. Мне до жути больно и обидно, но я сдерживаю слезы и приподнимаю рюкзак.

– Я ухожу, – произношу шепотом, – уже попрощалась с мамой и Марселем. Маме обещала принимать все лекарства, встречаться с Себастьяном и звонить два раза в день. Марселю обещала приходить в гости и гулять вместе с ним и Сесиль. Тебе что-нибудь пообещать?

Жан-Поль де Флориан, мой папа, выглядит сбитым с толку.

– Мама действительно тебя отпускает? – с недоверием спрашивает он.

Я задираю подбородок.

– Мне девятнадцать лет, и ни ты, ни мама не можете мне что-либо запрещать. – Я вторю его тону, тому самому, что безапелляционно заявляет окружающим: «Я прав». В нем столько уверенности, что люди слепо следуют за ним.

Он делает долгую затяжку и, выдохнув дым, говорит:

– Пообещай мне, что перед выборами будешь рядом со мной.

Я закатываю глаза, а он просит:

– Адель, посмотри на меня.

Я делаю, что мне говорят, и встречаюсь с его сосредоточенным взглядом – для меня это очень важно. Потом закидываю рюкзак на плечо.

– Уверена, ты как-нибудь выкрутишься без меня, – голос предательски сипит.

Мы не можем изменить людей, не можем… но почему же все-таки разочаровываться так больно? Он мог попросить меня о чем угодно, но опять эти выборы, о которых я не могу слышать!

– Адель, стой, не уходи так. Я сделал все ради твоей безопасности, неужели ты не понимаешь, что я чувствовал, когда ты попала в аварию? – говорит он.

Возможно, он не до конца понимает, почему я ухожу, или же, возможно, это новая манипуляция с давлением на жалость. Я настолько запуталась, что не знаю, во что верить и как быть. Я разворачиваюсь и шепчу:

– Знаешь, в интернете полно статей об аварии со мной. Везде только один заголовок: несчастный случай, машина дочери Жан-Поля де Флориана попала в аварию. Врезалась в дерево, девушка не справилась с управлением! Черт возьми, даже анализы мои кто-то слил: в крови ни капли алкоголя, ни других запрещенных веществ! А о том, что не я была за рулем, как по волшебству, умолчали! Ни в одном из изданий не упоминается о… – Голос обрывается: ни в одной из статей не упоминается о Луи, но я не могу произнести его имя вслух. – По твоему имиджу слишком ударило бы, если бы люди знали, с кем в аварию попала твоя дочь?

Отец резко встает с кресла.

– Его дед был против, – с жаром заявляет он. – Матье Кантель пришел ко мне чуть ли не с угрозой! И сказал: если хоть слово о его внуке будет написано, я об этом сильно пожалею! Нет, я не испугался его угрозы, Адель. Но он хотел тихо почтить память своего внука! Твоя мать лично следила за каждым выпуском, я не курировал это дело. Я лишь уважил просьбу старика, понимая, что он потерял внука. Каким бы этот внук ни был, он любил его и не хотел, чтобы свора репортеров после смерти перемывала ему косточки! Я бы сделал то же самое. Но ты была жива, и все, чего хотел я, – это защитить тебя!

У меня выступают слезы: мысль о дедушке Луи делает мне так больно! Если он любил его, почему не показывал при жизни? Почему отвернулся от него? Я не могу успокоиться, из меня вырываются дикие всхлипы, папа подходит и крепко обнимает меня.

– Тише, тише, – говорит он, но я не могу тише, сердце болезненно сжимается, и все, о чем я могу думать, – это Луи.

Боль разрывает изнутри. Папа продолжает гладить меня по голове, что-то успокаивающе шепчет, но все это кажется таким неправильным. Мне не хочется разделять и проживать свое горе с ним. Я хочу быть рядом лишь с одним человеком, который своим присутствием вселяет в меня ощущение безопасности, с тем, кто знает, каково это. Ведь в его душе точно такая же боль. Я резко отстраняюсь и вытираю слезы.

– Мне нужно время, – хрипло говорю я ему. – Мне нужно время, чтобы простить тебя, а понять тебя я никогда не смогу.

Папа не останавливает меня, лишь поджимает губы и провожает взглядом. Мне кажется, он хочет что-то сказать, но, быть может, у него не хватает сил это сделать…

Я выхожу из дома с рюкзаком на плече и быстрыми шагами направляюсь к метро. Артур не выглядит удивленным при виде меня; я кидаю рюкзак на пол и бросаюсь ему на шею.

Луи как-то сказал мне, что любовь – это принятие. Мне кажется, он попал в яблочко. Потому что «Я люблю тебя» означает, что я принимаю тебя таким, какой ты есть, вижу все твои минусы, но без ума от твоих плюсов. «Я люблю тебя» – значит, я буду рядом и буду поддерживать тебя даже в худшие времена. Пусть горит весь мир синим пламенем, я люблю тебя, и это самое главное. «Я люблю тебя» означает, что я знаю все твои самые страшные тайны и не осуждаю за них. «Я люблю тебя» означает, что я буду бороться за нас, взлетать и падать вместе с этой любовью.

Я люблю Артура до одури, до умопомрачения, до безумия. Люди часто боятся этого чувства, боятся так отдаться другому человеку. Я не боюсь. Я хочу касаться его как можно чаще, крепко обнимать и целовать до беспамятства. А сейчас я рыдаю у него на груди и знаю: я еще долго буду плакать, зализывать свои раны. И долго буду успокаивать его и зализывать его раны тоже. Но этот путь мы пройдем вместе. Он и я. Рука об руку. Потому что я люблю его, а он любит меня.

* * *

Я частенько вспоминаю один вечер с Луи. Я бы не сказала, что это мое самое любимое воспоминание, потому элементарно не могу сделать выбор в пользу одного-единственного. Я помню, как однажды мы сидели ночью в беседке, было очень поздно, часа три ночи. Мы втроем проговорили весь вечер, спать абсолютно никто не хотел. Мы обсуждали прошедшую вечеринку и смеялись над одной девушкой.

– «Я занимаюсь стрип-пластикой», – томно сказала она мне, – подтрунивал Луи, – а эти ее накладные ресницы… я думал, она улетит на них!