– Да, вот именно. И он не старикан. И это не твое дело. Так что не задавай мне таких вопросов и даже, будь добр, не думай о них. Ты все равно не услышишь от меня, что это ничего не значит. – Снова молчание. Лишь звякают кубики, стакан опускется на какую-то твердую поверхность. – Моя жизнь касается только меня, – говорит Энн, проглотив свою выпивку, – и дело не в том, что я не могу обсуждать ее, я просто не стану. Это не предмет для обсуждения. Все это только слова. И может быть, ты-то и есть самый большой циник на свете.

– Надеюсь, что нет, – отвечаю я, и мне кажется, что физиономия моя вновь расплывается в идиотской улыбке.

– Тебе стоило бы вернуться к сочинению рассказов, Фрэнк. Ты слишком рано их бросил. – Я слышу, как там, где она находится, а обилие возможностей горячит мой мозг, выдвигается и задвигается какой-то ящик. – Тогда твои персонажи говорили бы, что тебе требуется, и все складывалось бы превосходно. Во всяком случае, для тебя. Правда, на самом деле ничего не происходило бы, но ведь тебе это и нравится.

– Думаешь, это то, чего я хочу?

Конечно, что-то очень похожее на эту мысль и усыпило меня сегодня у Салли.

– Ты хочешь, чтобы все выглядело идеально и все были довольны. И хочешь, чтобы выглядело равнялось было. А от этого попытка угодить любому обращается в проявление трусости. Ничего тут нового нет. Не понимаю, почему я даю себе труд говорить об этом.

– Потому что я тебя попросил.

Сказанное ею есть скрытая лобовая атака на Период Бытования.

– Ты просил сказать тебе что-нибудь правдивое. А сказанное мной попросту очевидно.

– Или заслуживает доверия. Такое меня тоже устраивает.

– Я хочу лечь спать. Можно? Ты не против? У меня был тяжелый день. И я не хочу спорить с тобой.

– Да мы и не спорим.

Снова выдвигается и задвигается ящик. За моей спиной, где-то у сувенирного магазина, некий мужчина орет: «Я притормозил, чтобы пивка хлебнуть» – и хохочет, точно адский дух.

– У тебя все берется в кавычки, Фрэнк. И нет ничего по-настоящему надежного. При каждом нашем разговоре мне кажется, что весь он написан тобой. Даже мои реплики. Это ужасно. Нет? Или печально?

– Нет – если они тебе нравятся.

– Ишь ты… – произносит Энн так, словно за ее окном полыхнул в безграничной тьме яркий свет, растрогав ее удивительным блеском, на миг взволновав ее душу. – Наверное, – говорит она – похоже, удивленная. – Знаешь, я совсем засыпаю. Пора ложиться. Ты меня окончательно вымотал.

И это самые интимные слова, с какими Энн обратилась ко мне за многие годы! (Представить себе не могу, что ее на них вдохновило.) Хотя куда печальнее всего, что представляется ей печальным, оказывается то, что, услышав их, я не нахожу никаких ответных слов и даже не могу написать для нее ни единой реплики. Сближение, пусть и малое, пусть и на срок одного удара сердца, есть просто еще одна разновидность писательства.

– Утром приеду, – бодро обещаю я.

– Отлично, отлично, – соглашается Энн. – Это будет отлично, милый. (Оговорка, конечно.) Пол будет рад тебя видеть.

И она кладет трубку, даже не дав мне попрощаться.

Многие путники уже покинули «Винс» и опять устремились в ночь, набравшись бодрости на два новых часа езды, под конец которых их сморит сон или перехватит полиция. Неодобрительно взиравший на меня дальнобойщик разговаривает теперь с другим представителем своего племени, также одетым в клетчатую рубашку (зеленую, какие продают только на стоянках грузовиков). Второй малый – гигант с огромным пивным пузом, красными подтяжками, головой, поросшей короткой свиной щетиной, и гротескных размеров серебряной с золотом пряжкой победителя родео на ремне, который не позволяет джинсам сползти ниже его крошечных, я уверен, причиндалов. Оба покачивают головами, с отвращением глядя на меня. Ясно, что их дело поважнее моего – им надо позвонить по номеру 900, дабы выяснить, кто из их любимых шлюх обслуживает сейчас стоянку Би-Пи на 17-м шоссе, к югу от Сафферна. Не сомневаюсь, и тот и другой – республиканцы, и, похоже, из всех звонящих они выбрали меня, решив, что такого запугать будет проще всего.

Я же, растревоженный Энн, решаю позвонить Джо Маркэму, поскольку не сомневаюсь, что его слова об отъезде – чистый блеф и сейчас они с Филлис флегматично сидят перед телевизором и смотрят баскетбол, которого им так не хватало в Айленд-Понде.

Я звоню в мотель и довольно долго жду, прежде чем мне отвечает девушка, мной явно разбуженная «Сонная Лощина» она произносит как «Съемная Лучина».

– По-моему, уехали, – говорит она слабеньким певучим голоском. – Я видела, около девяти, по-моему, как они вещи в машину грузили. Сейчас я им позвоню.

Трубку мгновенно снимает Джо.

– Здравствуйте, Джо, это Фрэнк Баскомб, – говорю я. – Простите, что не позвонил раньше. Возникли кое-какие семейные проблемы, нужно было их разгрести. (Мой сын врезал по морде уключиной муженьку своей мамы, а потом стал лаять, как померанский шпиц, – пришлось всем нам отступить на прежние позиции.)

– Как по-твоему, кто это звонит? – говорит Джо, злорадно, надо полагать, глядя на Филлис, которая, вне всяких сомнений, поглощает в чрезмерных количествах хлопья «Прингле», сидя рядом с ним в топком свете телевизора. Я слышу в трубке удар гонга, голос, тараторящий что-то по-испански. По-видимому, Маркэмы смотрят транслируемый из Мексики бокс, он-то, наверное, и привел Джо в бойцовское настроение. – Я вроде как сказал вам, что мы отсюда уматываем.

– Я надеялся застать вас до отъезда, узнать, нет ли у вас вопросов. Вдруг вы какое-нибудь решение приняли. Могу перезвонить утром, если вам так удобнее.

На то, что Джо, обращаясь к моему автоответчику, назвал меня говнюком и пидором, я решил внимания не обращать.

– Мы уже нашли другого риелтора, – презрительно сообщает Джо.

– Ну, я показал вам в наших местах все дома, какие знаю. И дом Хаулайхена стоит того, чтобы о нем подумать. Как только за него примутся другие агентства, все быстро переменится. Так что, если он вам нравится, самое время сделать предложение.

– Вы разговариваете сами с собой, – насмешливо заявляет Джо. Бутылка звякает о край стакана, потом другого. «Давай, давай, давай», – надменно произносит он, обращаясь, надо думать, к Филлис.

– Дай я с ним поговорю, – просит она.

– Нечего тебе с ним разговаривать. Что еще вы мне хотите сказать? – спрашивает Джо, и я слышу, как трубка проезжается по его дурацкой бородке. – Мы смотрим бои. Сейчас последний раунд. После него мы уедем.

О предположительном «другом риелторе» Джо уже забыл.

– Я просто хотел убедиться, что с вами все в порядке. Когда вы звонили мне, голос у вас был немного взволнованный.

– Это было триста пятьдесят лет назад. Завтра у нас встреча с новым человеком. Шесть часов назад мы могли бы сделать предложение. А теперь не станем.