Я посмотрел на нее. Посмотрел внимательно. Шарлотта сидела неподвижно, глаза ее сияли воодушевлением. Как она сказала? Воск. И соты. Золотая середина — существует ли она?

Силы вернулись ко мне, и я вскочил.

Нулевая точка отсчета!

Я вышел из этого сучьего банка, сел в машину и поехал на луг возле Алабаст-Ривер. Теперь там было пусто, лишь несколько ульев сбоку стояло. В этих ульях по-прежнему жили пчелы, но кто знает, надолго ли? Эти пчелы ничем не отличались от других. Тогда с какой стати мне надеяться, что эти уцелеют?

Я мерил шагами луг и разглядывал оставшиеся от ульев отметины. Трава под ними была сухая и мертвая. Но между высохшими травинками уже проклевывались свежие — молодые и сочные. Вскоре здесь вырастет новая трава, и ничто больше не будет напоминать о пчелиных семьях, когда-то живших на этом месте.

Я пошел туда, откуда доносилось жужжание. Мне вдруг захотелось, чтобы какая-нибудь пчела меня ужалила. Обжигающая боль — вот чего мне не хватало. Чтобы кожа припухла. И тогда я бы громко и смачно выругался.

Как-то раз, всего один раз, пчелы и правда сильно меня искусали. Мне тогда всего восемь было. Помню, я на кухне сидел, а мама только из магазина вернулась. В этот день она привезла мне гостинец, не знаю уж, чего это она надумала. Хотя нет, знаю — задобрить меня хотела. У меня должен был родиться второй младший братец, и мама знала, что известие об этом в восторг меня вряд ли приведет. Обычно игрушки мне дарили разве что на день рождения и Рождество, но сейчас мама решила меня побаловать и привезла мне кое-что. Игрушечную машинку. Но это была не первая попавшаяся машинка. Это был грузовик «Хот виллз». Я о нем всю жизнь мечтал и так обрадовался, что совсем потерял голову. Мама так и не успела рассказать мне о малыше в животике — я схватил грузовик и понесся на луг.

На лугу я увидел отца — он ковырялся в улье. Ничего не соображая, я рванул к нему: «Гляди! Папа, гляди, что у меня есть!» А потом я увидел глаза отца за сеткой. «Не подходи! Быстро назад!» Но затормозить я уже не сумел.

Потом я несколько дней лежал в постели. Никто не считал, но думаю, меня ужалило не меньше сотни пчел. Температура подскочила до небес. Вызвали доктора, и тот прописал мне такие сильные обезболивающие, что они запросто и медведя с ног свалили бы. Ну а про малыша в животе я узнал намного позже.

После того случая я старался, чтоб пчелы меня больше не жалили.

Пчелиные укусы я всегда считал чем-то вроде наказания. Признаком того, что я допустил ошибку. Не прикрыл тело. Не проявил осторожность. Лето без укусов — вот какая у меня была цель, но без укусов не обходилось, нет таких пчеловодов, которых за все лето пчела бы хоть раз да не ужалила. А вот в этом году цели я почти достиг, только заплатил за нее дороже, чем хотелось бы.

Я ходил по кругу. Круги все сужались. Жужжали они тихо и как-то вяло. Я остановился сосчитать пчел. Нет, не особо много. Уж не две с половиной на квадратный метр — это точно.

Я с силой топнул ногой. К мне подлетела одинокая пчела.

Ужаль меня! Ну давай, жаль!

Облетев меня по кругу, она скрылась вдали. Не пожелала оказывать мне такую услугу.

Я развернулся и зашагал к дому, к мастерской.

* * *

Новых материалов я не покупал, а те, что заказал весной, валялись в углу и пахли свежей древесиной. Мне стало не по себе. Меня и ящик с инструментами связывало время. Часы. Много часов. Работа, которую нужно было проделать, чтобы получились ульи. А после останется только заказать рейки. Потому что строить ульи я буду сам. Пока я развожу пчел, то ульи собираю вот этими самыми руками.

Я взял рейку, взвесил ее в руке, пощупал деревянную поверхность. Дерево еще влажное. И мягкое, в самый раз. Живое.

Я надел перчатки. Сквозь них древесина казалась мертвой. Я достал наушники и подключил пилу.

На полу обозначилась вдруг длинная желтая полоса света, которая становилась все больше и больше, в ней нарисовалась человеческая тень, а потом полоса исчезла.

Я обернулся.

Возле двери стояла Эмма.

Она посмотрела на кучку реек, на меня и покачала головой.

— Ты чего это затеял? — спросила она, хотя ответ и так знала. Эмма шагнула ко мне. — С ума ты сошел, вот что, — она кивнула на рейки, — тебе же столько строить придется. Нам столько ульев надо…

Как будто я и сам не понимал. Как будто мне это было неизвестно.

Я пожал плечами и уже собирался надеть наушники, но что-то в ее глазах остановило меня.

— Лучше бы мы все продали, — сказала она. Я разжал пальцы, и наушники со стуком упали на пол. — Продали бы все зимой. Переехали бы. И сейчас уже были бы там. — Она умолкла, не договорив того, о чем думала.

Пока было еще не поздно. Когда за ферму можно было хоть что-то да выручить.

Я наклонился, поднял наушники, обеими руками поднял, словно одной бы не осилил, как ребенок.

Я надел наушники и отвернулся.

Как она ушла, я не слышал. На полу появилась желтая полоска, сначала узкая, затем шире. Тень в полоске, а потом свет исчез.

* * *

Больше мы это не обсуждали. Эмма молчала. Шли дни. Я вкалывал без продыху, до кровавых мозолей, до боли в спине, до порезанных пальцев. Чем в это время занималась Эмма, я не знаю. Но эту тему она больше не поднимала. Только смотрела на меня время от времени взглядом, в котором читалось: Это ты во всем виноват.

Мы пытались жить как прежде. Делали то же, что и прежде. Каждый день вместе ужинали. По вечерам сидели перед телевизором. Эмма обожала реалити-шоу, смотрела сразу несколько, смеялась и плакала, ахала, обсуждала со мной то, что увидела:«Нет, ты посмотри только! Да как же так можно-то. Ну вот за что ему все это?! А она — ох, ну какая куколка. Как же так вышло-то?»

Мы смотрели телевизор, сидя на диване, вместе, а не каждый в своем кресле, как заведено у некоторых. Эмма любила, когда я глажу ее по голове. По волосам. Но теперь я клал руки на колени и старался к ней не притрагиваться. Пальцы болели, ранки саднили.

Однажды, когда мы сидели вот так, зазвонил телефон. Эмма не сдвинулась с места. Я тоже.

— Сходи возьми, — сказала она, не отрываясь от телевизора, где как раз показывали голосование, и Эмме не терпелось узнать, кто вылетит — блондинка или брюнетка. Да уж, дело серьезное.

— Вдруг это Том, — сказал я.

— И что?

— Лучше ты с ним поговори.

Она изумленно уставилась на меня:

— Джордж, ты чего?!

— А что?

— Ты что, вообще больше с ним не разговариваешь? Так же нельзя!

Я промолчал.

А вот телефон не умолкал.

— Я не пойду, — заявила она и отвернулась.