Куда теперь? Прежде всего — не «куда», а «откуда»: отсюда, и побыстрее, пока не хватились. Швейцар равнодушно взирал на меня из-за стеклянной стены. Ну конечно, дама просто решила подышать свежим воздухом… Я прогулочной походкой обогнула пруд, вышла на подъездную аллею, столь же неторопливо добрела до поворота и только тогда, оказавшись вне зоны видимости из окон дома, пустилась бегом. Бежать на стильных каблуках было сущим мучением; к счастью, аллея оказалась короче, чем я думала. Вот и шоссе… Я перевела дух и повернула направо — туда, где виднелись окраинные домики небольшого городка. На дорожном щите я прочла его название, тут же, впрочем, вылетевшее из головы, — что-то длиннющее, немецкое, заканчивающееся на «бах»…

Очень кстати, что и говорить: бах! Ба-бах! — по башке — получи и распишись… Я заставляла себя не думать пока ни о чем, а сосредоточиться на ходьбе. Главной задачей сейчас было как можно скорее уйти от возможного преследования. Увы, ситуация не предполагала богатого выбора вариантов бегства. Единственное, что я могла сделать в тот момент, — это попробовать смешаться с людьми или хотя бы выбраться из статуса одинокого пешехода на открытом всем взглядам пригородном шоссе.

Домики вдоль обеих обочин мало-помалу подросли, появились витрины магазинов… вот и первая улочка… я свернула с шоссе и вздохнула с облегчением. Теперь уже не так страшно, теперь меня вполне можно принять за обычную прохожую. Беготня и быстрая ходьба в не слишком подходящей для этого обуви не прошли даром — я сильно натерла ногу, по-настоящему ощутив это только сейчас, когда напряжение немного спало. Сесть бы где-нибудь в кафе, отдохнуть, перекусить… Ага, как же, сядешь тут в кафе без копейки денег…

При первой же мысли о еде у меня подвело живот. Еще бы — я ничего не ела вот уже целые сутки. Все сильней и сильней хромая, я ковыляла в сторону центра: там наверняка должен быть какой-нибудь сквер, а в сквере скамейки. Улочка стала брусчатой, а затем уперлась в автоматический шлагбаум со знаком пешеходной зоны. Это и было сердце городка, цель моего перехода: широкая улица с нарядными трех-четырехэтажными домами, черными коваными фонарями и голыми деревцами в кадках. Между кадками — о радость! — стояли скамьи с поручнем посередке — на случай, если какому-нибудь утомленному чужеземцу придет в голову вопиюще нелепая идея лечь и вытянуть ноги.

Я добрела до ближайшей скамьи, рухнула на нее и осмотрелась. Вокруг цвела и пахла местная неторопливая и, видимо, очень надежная, хорошо устроенная жизнь. Цвела буквально: буйством зелени и бутонов в витрине цветочного магазина — и цвела фигурально: краснощекими, пышущими здоровьем аборигенами и разноцветными фасадами их безупречно выкрашенных домов. А пахла… ох, о запахах лучше не говорить вовсе — во всяком случае, не на пустой голодный желудок. Эта чертова местная жисть-жистянка пахла чудесной сдобой из булочной слева, и копчеными колбасами из бакалеи справа, и заморскими специями из лавочки чуть подальше, и жареным мясом из гостеприимно распахнутой двери ресторана…

А прямо напротив, в огромном окне магазина электроники работали… сколько же их?.. — раз, два… — восемь!.. — работали сразу восемь цветных телевизоров, и каждый из них показывал ровно одно и то же: парадный строй солдат, усиленно тянущих вперед гусино-церемониальный сапог, карабины с примкнутым штык-ножом, которым, как известно, неудобно отрезать уши, бронетранспортер и орудийный лафет с чьим-то гробом.

«Здорово маршируют, фашисты проклятые, — подумала я. — Похороны у них, понимаете ли, у бесов. Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?»

Но тут на экране мелькнули смутно знакомые лица, и я поняла: никакие это не немцы и никакой это не домовой, не говоря уж о ведьме! Это хоронят невинно убиенного мною генсека! Трансляция из Москвы, с Красной площади!

И на меня одним ударом — бах! — обрушилась такая чернущая неподъемная тоска, что я едва не сплющилась под ее неимоверной тяжестью. Мне вдруг остро, непереносимо, до боли захотелось туда, к себе, в Россию — лучше бы уж сразу в Питер, на Крюков канал, но в крайнем случае можно даже и в эту чертову Москву, откуда транслируют. Она, хоть и чертова, но все же своя, знакомая, родная. И генсек этот тоже был свой, родной, хотя и домовой… да пусть даже будет домовой, пусть!.. — уж не мне нос воротить: сама-то ведьма ведьмой…

Там у меня мой город с ужасным климатом, дождями и наводнениями, зато почти без солнца — город, любимый не любовью даже, а тоской, что намного острее; там у меня мама, там у меня ближайшая подруга-секретарша по кличке Бима, презирающая кобелей и готовая отдать весь мир за пару сосисок; там у меня — вся жизнь, всё мое прошлое и настоящее, там у меня Сатек — всё мое будущее… А что у меня тут? А тут, в этой проклятой дыре с неведомым названием Бах-тарарах, нету ни грамма моего — ну просто ни единой граммулечки. Сквозь слезы я смотрела на аккуратные, добросовестно разукрашенные домики и в упор не понимала, как они могли так нравиться мне в Праге? Как могли нравиться мне эти люди вокруг? Что в этом такого сказочно-праздничного, кроме обертки с надписью на чужом языке?

Выть. Мне хотелось выть, но я не могла позволить себе даже этого. Одна-одинешенька, без гроша в кармане, без друзей и знакомых, с фальшивым паспортом на чужое имя, безъязыкая и беспомощная — я не могла позволить себе ничего, вообще ничего! Но главное: я не могла позволить себе вернуться домой — даже если бы такая возможность вдруг открылась прямо здесь и сейчас.

Полковник погиб, а значит, содержимое его сейфа выйдет наружу не сегодня, так завтра. Без сомнения, мерзкий Биляк заготовил соответствующую легенду, объясняющую смерть Новоявленского, а заодно и мою. Не знаю, что в этой легенде фигурирует: контрабанда, игорные долги, наркотики или разврат… а может, и все это вместе, чего скупиться!.. — но одно можно сказать с полной уверенностью: там будет достаточно грязи для того, чтобы гарантированно утопить нас обоих. И улики из сейфа лягут на этот грязевой омут с естественностью последнего комка. Не стоит обольщаться и насчет тюрьмы: такие дела у нас не доводят до суда — полковник предупреждал меня об этом еще в самом начале. Дома меня ждет только смерть, быстрая и неминуемая смерть — и ничего, кроме смерти…

Конечно, ни в коем случае нельзя было переться в эту проклятую Австрию! Полковник знал, что говорил. Если бы я только прислушалась тогда к голосу разума, все повернулось бы иначе. Я покончила бы с Биляком, мы спокойно вернулись бы в Питер, а потом Новоявленский выручил бы моего любимого каким-нибудь другим способом. Он ведь никогда не обманывал меня, этот мой седовласый партнер… Но нет! Нет! Мне понадобилась Луна с неба прямо сейчас — вынь да положь! Дура несчастная! Вообразила себя невесть кем, чуть ли не императрицей! Киллером с пропеллером на мотороллере! Да какая из меня императрица?.. В лучшем случае — «императорка», как называл меня Сатек… Ну вот, я уже думаю о нем в прошедшем времени…

А что касается киллера с пропеллером, то нужно взглянуть правде в глаза: я пока еще жива только благодаря нелепой случайности. По логике вещей, мой труп должен был лежать сейчас в подвале рядом с трупом Константина Викентьевича. Не зря ведь мой тезка-афганец сказал, что обычно после того чая, который налил мне Йозеф, не просыпаются. Меня спас мой дурацкий каприз — желание назваться пани Краусовой. Он-то и возбудил любопытство Биляка: мне оставили жизнь лишь для того, чтобы позднее допросить. По сути, фамилия Сатека сохранила мне жизнь… Вот только надолго ли?