На улице шел снег. Сыпался крупными хлопьями. На улице стояла безрадостная зима, но только я один замечал ее безрадостность. Все остальные, казалось, были вполне удовлетворены ею.

– Вам бы отдохнуть, – над самым ухом прошелестел шепот помощника.

Я испуганно открыл глаза. Ругаться, кричать на него не было ни сил, ни желания.

– Вызови машину. Поедем на Десятинную.

– Будет сделано. Тут вам конверт от генерала Светлова.

Я взял конвертик, вытащил из него записку в четверть стандартного листа.

«Господин президент. Плохие новости лучше передавать через посыльных. Вашего специалиста по стрессу нашли повешенным в лесу под Луцком. Если бы не связанные за спиной руки, можно было бы подумать, что это самоубийство.

Рад Вам служить».

«Вот так, – скорбно подумал я. – Теперь я никогда не узнаю, какая связь между огородом под Тернополем, моим стрессом и трансгенной картошкой!»

Киев. Декабрь 1986 года.

Уже вторую неделю идет снег. Все завалено белым мягким ковром. Утром, еще в темноте, скрипят широкие лопаты дворников. В снегу прорезаются тропинки и дорожки. Мой балкон завален снегом по самые перила. Это, впрочем, неважно. Дверь на балкон утеплена ватой и заклеена, так что попасть я туда смогу только весной, где-то в марте-апреле.

Мать ушла на работу. Там у нее какие-то неприятности, но мне она ничего не рассказывает. Что-то обваливается в этой стране. Слишком она велика. Только краешком уха я услышал один материн телефонный разговор, из которого было понятно, что два вагона с какими-то деталями из Казани не доехали до Киева. Эти вагоны ищут уже несколько дней, из-за них простаивает какая-то производственная линия. Понятно, что бардак. Но тут я ничем помочь не могу. Все, что зависело от меня, я сделал. То есть позволил меня поступить в институт. Теперь ко мне никаких претензий. Теперь я правильный советский студент. В меру разгильдяй, в меру будущий молодой специалист.

Но сегодня я буду разгильдяем. Сегодня мы с Давидом Исааковичем и отцом Василием идем на Труханов поплавать в полынье. Кстати, на моих одногруппников, точнее – одногруппниц, факт моего моржевания произвел огромное впечатление. В нашей группе девять девчонок и трое ребят. Оба мои сокурсника поступили по направлениям из колхозов. Им надо было сдать экзамены на «тройки», чтобы поступить. Мне тоже. Зато девушки старались, корпели над учебниками. Они и теперь стараются. Что-то конспектируют, зубрят. У нас троих упрощенный подход к занятиям. Мы готовимся только к сессиям. И походы на производство мне лично нравятся. Нравятся и станки-экстракторы, с помощью которых готовятся всякие пищевые полуконцентраты и продукты питания. Нравится основательность нашей легкой промышленности. Только когда сталкиваешься с составными частями этой промышленности, тогда и понимаешь, насколько важно накормить народ. Ведь если не накормить, во-первых, он опьянеет без закуски и натворит такого, что вовек не исправишь. Во-вторых, вряд ли голодный человек вообще пойдет работать. Так что, сознательно или подсознательно, но я подошел к истокам трудовой деятельности нашего народа. И истоки эти меня впечатлили.

Кстати, когда я рассказывал о макаронных станках, даже Давид Исаакович заслушался. Он, оказывается, ни разу в жизни не задумывался, откуда берутся макароны. После того как узнал – и в этом он мне сам признался, – у него к нашей еде добавилось уважения и интереса. Отец Василий, правда, особенно впечатлен не был. Для него всякая еда – «пища Божья», и кто бы ни стоял у станка-экстрактора, хозяин всех этих станков – Бог, который и пекарь, и рыбак, и макаронник, и колбасник.

Ладно, с батюшкой я не спорю. Существует два подхода к еде. Не «божественный» и научный, а подход сытого человека и подход голодного. Так вот за все время знакомства я еще ни разу не слышал от отца Василия, что он голоден. Нет, он всегда готов что-нибудь съесть и делает это с удовольствием. Но чтобы попросить бутерброд или даже предложить всем нам присесть за стол и поесть, такого не бывает. Предлагает обычно старик. А отец Василий открывает бутылки и разливает по стопкам.

Я смотрю через мутное от морозных узоров окно на улицу. Смотрю и думаю: каково будет нам переходить заснеженный Пешеходный мост? Каково будет идти босиком по снегу к краю полыньи. Дай бог, чтобы она еще не затянулась новым льдом!

Телефонный звонок отвлекает меня от размышлений.

– Сережа? – Я слышу голос матери. – Не забудь! Завтра мы едем к Диме. Купи свежих газет.

– Но до завтра они уже будут не свежие!

– А ты купи и сегодня, и завтра, – настаивает мама. – Ты же помнишь, что говорил врач.

Ладно, думаю, куплю.

А врач у Димы новый, довольно молодой. И он заявил, что Дима прогрессирует. Что говорить с ним можно практически обо всем и что его вопросы отличаются разумностью. Врач заметил, что Дима подбирает иногда брошенные родственниками больных газеты, разглаживает их и прочитывает. После этого настроение у него улучшается. В качестве эксперимента врач приносил ему несколько раз журналы «Огонек» и обсуждал с ним прочитанное. Именно после этого врач говорил с мамой. Мама аж засияла, узнав, что Дима практически здоров, что все его проблемы являются не столько психическими, сколько эмоциональными. И что надо приносить ему побольше газет. Мол, тогда, войдя в контекст жизни, Дима сможет постепенно вернуться и в саму жизнь, даже сам захочет вернуться в ту жизнь, о которой он будет много читать. Тем более что она так быстро меняется к лучшему!

Посмотрим, думаю я. И вздыхаю. Последние статьи, прочитанные мною в «Литературной газете», рассказывали о маньяках, убивающих женщин рядом с железнодорожными станциями. Я думаю: будь я Димой и начитайся я таких статей, захотел бы я возвращаться в эту нашу жизнь?

Киев. Сентябрь 2004 года. Вторник. Вечер.

– Ну что ты такое место встречи назначил?! – Гусейнов с удивлением развел руками, глядя на ярко-желтую букву-логотип «Макдональдса». – Вон церковь какая красивая рядом! Сказал бы: «У церкви».

– Если б это была мечеть, то встретились бы там!

– А я не верующий! Ладно, здравствуй!

– Ну здравствуй, лейтенант! – ответил я.

Мы обнялись.

– Не лейтенант, а полковник милиции. Бывший, – с гордостью поправил меня он, ослабив объятия. – Так где посидим?

Я оглянулся. Почтовая площадь в это время суток радовала глаз. Через дорогу на Владимирскую горку медленно поднимался светлячок-вагончик фуникулера. Сверху вниз навстречу ему сползал такой же. На склонах вразброс горели одинокие фонари, освещая невидимые отсюда аллеи. По другую сторону площади неоновые линии обвили здание Речного вокзала, и на террасе ресторана «Волна» было людно и ярко, доносилась ненавязчивая музыка для тех, кому за сорок. Слева от Речного вокзала был пришвартован круизный трехпалубный теплоход, тоже наполненный жизнью и светом.