Вкус дыма был гадостен, и легкие спазматически сжались, выталкивая яд из тела, но Ягуар подавил кашель. Он – больше не он. Иван безымянный, каковых в городе много. Возвращается с работы, но не особо спешит. Работу не любит, дом тоже. Жена бесит, дети – уроды. И все его достало, кроме сигареты.

Сигарета – это хорошо.

Это законная пауза и возможность понаблюдать за больницей, не привлекая внимания к себе. А пара глотков дыма – приемлемая плата.

Ворота открылись, пропуская блестящую, как елочная игрушка, машинку. За ней выполз престарелый «уазик». Тишина. Люди. Входят и выходят. Снова ворота. Снова авто. Старое, но не древнее. Грязное, но не настолько, чтобы выделяться среди прочих.

Обыкновенное.

Но зверь внутри подтвердил – да, там прячется тот, кто привел охотников к Егору.

Нужно его убить?

Нет.

Нужно бояться за Егора?

Нет.

Нужно идти дальше?

Да.

Ягуар бросил окурок и растер носком ботинка. Скоро все закончится. Главное, не отступать.

Вась-Вася покидал больницу со стойким чувством вины, хотя, видит Бог, кто-кто, а Вась-Вася точно непричастен к несчастью, случившемуся с этим пареньком. И сам паренек не виноват, что его старший братец свихнулся. И вообще выходит, что единственный виновник давным-давно в дурдоме сидит.

Нюанс: в частном и дорогом.

Плата поступает ежемесячно со специального фонда. Фондом распоряжаются опекуны. Опекуны желают сотрудничать с правоохранительными органами, но, к вящему своему сожалению, ничем не могут помочь. Они не знают, где находится Иван Дмитриевич.

Они слышали о его смерти, однако данное обстоятельство никоим образом не отразится на работе фонда. Им очень печально думать, что Иван Дмитриевич может быть причастен к делам столь скорбным.

И если он вдруг объявится, то они непременно дадут знать.

Только и они, и Вась-Вася понимали – не объявится Иван Дмитриевич. Не для того он умирал, чтобы вдруг воскресать из мертвых. Осторожный, скотина!

Егором занималась аналогичная контора. Еще один фонд. И группа лиц в серых костюмах. К костюмам прилагались кожаные папки и серебряные значки на лацканах пиджаков. Пожалуй, лица тоже прилагались с равнодушно-дружелюбным выражением.

Да, ситуация сложная.

Да, с нашей стороны будет оказано любое содействие.

Нет, перемещение пациента в другое лечебное заведение невозможно. Охрана у палаты? Мы не видим необходимости, но препятствовать не станем.

Наша главная задача – забота о здоровье Егора Дмитриевича, который не имеет никакого отношения к тому, что делает его брат. И на вашем месте, уважаемый, мы бы поостереглись делать подобные заявления.

У вас ведь нет прямых доказательств?

Опасная позиция.

Вась-Вася и сам понимал. Какие доказательства? Единственная фотография Осокина, которую удалось откопать, была сделана лет пятнадцать назад. И Вась-Вася сомневался, что тот, кого они ищут, сохранил прежнее лицо.

Портрет, присланный Дашкой по мылу, разозлил: какого лешего она под ногами путается? Ведь ясно же сказано было: не лезь! А лезет. Грызет. Доказывает что-то.

Сложно все. И самое простое в этом сложном – парень на больничной койке. Постоянство бездвижности и заботливые щупальца медицинских аппаратов, вросшие в тело. И уже казалось, что они не поддерживают, но высасывают остатки жизни из этого угловатого человека.

– Какие у него шансы? – спросил Вась-Вася и по раздражению, мелькнувшему на лице врача, понял, что вопрос этот задавался не единожды.

– Сложно прогнозировать, – мягко попытался ответить врач. – Ситуация неоднозначная… длительная кома приводит…

– Шансы какие?

– Почти никаких, – честный ответ и виноватый взгляд. И тут же вдогонку оправданием: – Я говорил ему, что нельзя ничего сделать. То, что можно, уже сделали, еще раньше, после аварии. И сделали грамотно! Да на тех хирургов молиться надо! Они парня с того света вытащили…

Только не дотащили. Устали и бросили на половине пути.

Вась-Вася выходил из палаты на цыпочках, хотя врач явно считал, что подобная осторожность излишня. Дальнейшая беседа протекала в собственном кабинете доктора и носила характер обыденный. Он не пытался отговариваться плохой памятью на лица. Он опознал в распечатке с Дашкиного наброска человека, регулярно навещавшего пациента. Он добавил, что время обычного визита уже прошло и теперь врачу кажется, что ждать не стоит.

А под конец поинтересовался, надолго ли охрана у палаты.

Вась-Вася не знал. Ему было понятно, что в охране смысла нет: не придет человек-ягуар, но объяснять ощущения начальству Вась-Вася не желал.

Из больницы он позвонил Лизавете, просто так, чтобы услышать ее голос и сказать, что будет поздно. А она не станет уточнять и переспрашивать, ответит коротко, обиженно.

– Вася, я телевизор смотрела, – застрекотала Лизавета в трубку. – Тут по всем городским каналам показывают фоторобот… вы его ищете?

– Его, – Вась-Вася вырулил на шоссе.

– А… а что он сделал?

– Убил человека.

– Ясно, – сказала она странным голосом, и Вась-Вася, спохватившись, спросил: – Ты его знаешь?

– Нет. Просто… будь осторожен, пожалуйста.

Эта ее просьба согрела сердце. Жить стало легче. И кому он, Василий, врет? Подумать надо. Выбрать. Сверить достоинства и недостатки. Дашка сразу все поняла и отступила, позволяя ему сохранить чувство достоинства.

Тяжко все же осознавать себя сволочью. И Вась-Вася, решившись, позвонил.

– Привет, Даша.

– Привет, – отозвалась она. Было ощущение, что голос доносится издалека.

– Спасибо за посылку, но…

– Больше так не делать. Знаю. Что еще?

Ничего. Ну разве если только попрощаться. Или отложить прощание, немного поиграв в надежду?

– У тебя все в порядке?

– Не все, – она всхлипнула. – Адаму плохо. У него галлюцинации, и давно, а он молчал. И сейчас бы смолчал, если бы хуже не стало. А стало – сказал. Он ответственный. И теперь требует, чтобы я его в больницу отправила. А я не могу! Я как вспомню, каким он оттуда вышел и… и ничего не делать нельзя! Ладно, извини, это мои проблемы.

Точно. И Вась-Вася не выдержит еще и этого груза, он вообще не обязан грузы носить, не верблюд. А совесть со временем заткнется, она сговорчивая дамочка.

– Мне приехать? – спросил Вась-Вася, перестраиваясь из ряда в ряд.

– Зачем?

– Ну мало ли… не ходи на похороны, хорошо?

Пойдет ведь. Пусть и не затем, чтобы досадить Вась-Васе, а из природного упрямства и взятых обязательств. Переславин верит в Дашку, как в икону, а с полицией и разговаривать не желает.