— Спасибо, но остаться до ужина я не смогу. Запишите, Хилл, мне ваш адрес. Буду рад повидать вас в половине пятого.

Всю следующую неделю, заходя за нью-йоркской газетой, я встречал то одного, то другого Матера. Говорили мы по-итальянски. В воскресенье в девять часов утра я пришел к Мино.

— Buon giorno, Mino.

— Buon giorno, professore.

— Мино, я не спрашиваю, выполнили ли вы вчера свое обещание пригласить на обед девушку. Я не хочу об этом слышать. Теперь это ваше личное дело. О чем мы сегодня поговорим?

Он улыбнулся с видом более чем всегда «сам знаю, что делаю», и я понял ответ. Молодые любят, когда их заставляют говорить о себе, любят послушать, как говорят о них, но годам к двадцати возникает какая-то грань, за которую им претит перейти в разговоре. Их поглощенность собой становится чисто внутренней. Поэтому я спросил:

— О чем мы сегодня поговорим?

— Professore, скажите, что дает университетское образование?

Я рассказал, как важно, когда от тебя требуют знания предметов, которые поначалу кажутся далекими от твоих интересов; как важно попасть в среду юношей и девушек твоих лет — многие из них, как и ты, жаждут получить от университета все что можно; как хорошо, если тебе повезет напасть на прирожденных педагогов, и тем более — на великих педагогов. Я напомнил ему о том, как Данте просит своего проводника Вергилия: «Дай мне пищу, которой ты меня раздразнил».

Он смотрел на меня с жадным любопытством.

— Вы считаете, что мне стоит поступить в университет?

— Я пока не могу ответить на этот вопрос. Вы — юноша незаурядный. Возможно, вы переросли то, что способен дать студенту американский университет. Аппетит у вас есть, и вы знаете, где искать пищу. Вы одержали победу над своим физическим недостатком, причем недостаток подстегнул вас к достижению победы. Быть может, вы преодолеете и другой недостаток — отсутствие формального высшего образования.

Понизив голос, он спросил:

— Чего, по-вашему, мне больше всего не хватает?

Засмеявшись, я встал.

— Мино, много веков назад у одного царя недалеко от Греции была дочь, которую он очень любил. Она чахла от какой-то загадочной болезни. И тогда старик отправился с богатыми дарами к великому оракулу в Дельфы и вопросил у него: «Что мне делать, чтобы выздоровела дочь?» И сивилла, пожевав листья лавра, впала в транс и ответила стихами: «Научи ее математике и музыке». Так вот, математику вы знаете, а музыки мне в вас не хватает.

— Музыки?

— Нет, я говорю не о том конкретном, что мы зовем музыкой. Я говорю о той обширной области, где царят музы. Вот тут стоит Данте, но, кроме «Божественной комедии» и «Энеиды», я не вижу ничего, вдохновленного музами.

Он лукаво улыбнулся:

— А разве Урания — не муза астрономии?

— Ах да, про нее я забыл. И все же настаиваю на своем.

Он помолчал.

— Что они для нас?

Я коротко перечислил:

— Школа чувств и страстей, сочувствия и самопознания. Подумайте над этим. Мино, в следующее воскресенье я не смогу быть у вас, но через воскресенье надеюсь вас увидеть. Ave atque vale[80]. — У дверей я обернулся. — Кстати, сын Аньезе и дочка Рейчел к вам приходят?

— Приходят к Розе и к маме, а ко мне нет.

— Вы знаете, как погиб муж Аньезе?

— Он погиб в море. Больше ничего не знаю.

Мино покраснел. Я догадался, что вчера он приглашал в кафе Аньезе. Весело помахав ему, я сказал:

— Общайтесь с музами. Вы же итальянец из Magna Graecia[81], в вас, наверно, немало и греческой крови. Общайтесь с музами!

Судя по моему Дневнику, чтением которого я освежаю память об этих встречах, я «собирал» портрет Мино, как и многих других персонажей, из отдельных наблюдений. Мне попалась наспех сделанная заметка: «С увечьем Мино связаны лишения, которых я не предвидел. Он не только замечает, что люди не разговаривают с ним „искренне“, — к нему никогда не заходят дети двух лучших подруг его сестры; он их, вероятно, даже не видел. Предполагаю, что взрослые боятся „омрачить“ детскую душу его несчастьем. Подобное опасение не могло бы возникнуть в Италии, где уроды, золотушные и калеки у всех на виду среди базарной сутолоки — обычно это нищие. Более того, ему, как видно, не рассказали подробностей смерти мичмана О'Брайена, которые так ужасают семейство Джонсов и невыносимо мучают его вдову. В Америке трагическую изнанку жизни прячут даже от тех, кто соприкоснулся с ней самым непосредственным образом. Надо ли объяснить это Мино?»

В следующее воскресенье после обеда я навестил Линду и ее родителей, запасшись старомодным букетиком цветов, обернутым в кружевную бумагу. Хилари, снова обретя жену, стал счастливым семьянином, что всегда приятно наблюдать. Родители Рейчел приехали из северной Италии — промышленного района возле Турина, где дочерей в рабочих семьях готовят к конторской службе — все расширяющемуся полю деятельности, — а если удастся, то в учительницы. Квартирка была безукоризненно чиста и обставлена строго. Линда еще не окрепла и выглядела бледноватой, но очень обрадовалась гостю. Я с удивлением заметил то, что называлось когда-то «дачным» пианино — без октавы в верхах и в басах.

— Вы играете, Рейчел?

За нее ответил муж:

— Рейчел очень хорошо играет. Ее знают во всех молодежных клубах. Ведь она и поет.

— По воскресеньям после обеда к нам обычно заходит Аньезе с Джонни. Они вам не помешают? — спросила Рейчел.

— Что вы! Мне сестры понравились с первого взгляда. А вы с Аньезе мне споете?

— Да, мы поем дуэты. И я и она два раза в месяц занимаемся с маэстро дель Валле. Он взял с нас обещание никогда не отказываться петь, если всерьез попросят. Вы — серьезно, Теофил?

— Еще бы!

— Тогда вы услышите всех четверых. Дети так наслушались наших упражнений, что запомнили мелодии и теперь поют с нами. Сперва мы споем одни, потом начнем снова и они вступят. Но, пожалуйста, сделайте вид, что в этом нет ничего особенного. Мы не хотим, чтобы они стеснялись петь.

Вскоре появилась Аньезе с Джонни О'Брайеном, мальчиком лет четырех. Дома он наверняка был живой как ртуть, но, подобно большинству мальчишек, которые растут без отца, оробел в присутствии двух взрослых мужчин. Он сел рядом с матерью, широко раскрыв глаза. Аньезе, без своей жизнерадостной сестры, тоже была какой-то присмиревшей. Мы обсудили обед в Шотландской кондитерской и блестящее будущее Мино, которое я им обрисовал. Я заверил их, что все это истинная правда. Аньезе спросила, кто такой Бодо и кем он «работает». Я рассказал. Каждой женщине нужен хоть один сюрприз в день.