— Конечно, помню. — Макс кивнул. — Мы с Мариной иногда там бываем, я отремонтировал мансарду.

Для родителей это, похоже, новость. Как же мало они знают о сыне!

— Расскажите о себе, Марина. Вы из нашего города?

Ужин проходит спокойно, я вижу, что совсем их не напрягаю, про Ксению никто и слова не сказал. Вежливые люди, которые, видимо, давно не лезут в личную жизнь своего сына. А может, как раз история его первой любви их многому научила, не знаю. Но здесь мне вполне комфортно. Вот только я не чувствую особой теплоты между ними, когда перебивают друг друга с хохотом, подшучивают, когда предугадывают следующее слово или жест. Словно когда-то, задолго до моего появления, они все для себя решили, договорились, распределили роли и теперь их прилежно исполняют. И всех все устраивает.

— Мне очень жаль, что вы в таком юном возрасте остались без родителей, — сочувственно говорит Галина Ивановна. — У вас есть близкие родственники?

— Да, сестра, но она сейчас болеет, еще есть дяди и тети, но мы не очень часто общаемся. У каждого своя жизнь.

— Вы очень самостоятельная барышня, — хмыкнул отец, но под взглядом жены тут же уткнулся в тарелку с рисом.

— Надеюсь, ваша сестра поправится.

Я кивнула, сглотнув комок в горле. Не представляю, что будет, когда они узнают. Такие безмятежные сидят.

Мама Максима худощавая и высокая, с короткой стрижкой, волосы полностью седые, но ей идет. И у нее зеленые глаза. Смотрю в них, а вижу ее сына.

— Когда улетаете? — Максим обращается к отцу, и тот тут же мрачнеет. — Помощь нужна?

— Ты и так уже помог, — отвечает мама. Она, похоже, глава в этой семье. — Через три дня, все уже готово, не волнуйся.

Анатолий Петрович будто прочитал вопрос в моих глазах, его слова были предназначены именно мне:

— У Галины — операция, на сердце. Непростая операция, но все будет хорошо.

А вот последние слова он для жены уже сказал.

— Родители в Штаты уезжают, так что нескоро увидимся, — говорит Макс и крепко сжимает мою руку.

Если вообще увидимся. Больное сердце. Теперь все понятно.

Но Генварский словно не замечает моего ошеломленного взгляда, он совершенно спокойно начинает рассказывать отцу о продаже компании.

— Лучшая цена, пап, бизнес на пике, но через три-четыре месяца все изменится, конкурсы становится все сложнее выигрывать, плюс скоро будет новый мэр, и все совсем поменяется.

Анатолий Петрович согласно кивает, а я поражаюсь актерскому мастерству своего мужчины. И его мужеству.

— Неожиданно все-таки. Ты говорил, конечно, что есть предложения, — недоверчиво протянула мать. Вот ее обмануть сложнее.

— Хочу взять паузу, мам. На полгода, может, год. А дальше посмотрим. Мы с Мариной тоже скоро уедем, хотим попутешествовать немного.

Я не знаю, как не разревелась за столом. Макс, наверное, понял все, поэтому и увел меня домой довольно быстро. Договорились напоследок, что приедем их проводить в аэропорт. Попрощаться.

— Ты в порядке?

Я молча киваю. Разговаривать нет желания, обсуждать ужин — тем более. Ощущение, что я обманула этих милых людей, пусть и понимаю, что Максим поступил совершенно верно.

— Я немного поработаю, хорошо? — продолжает он.

Молча киваю и иду переодеваться. Принять душ и смыть с себя этот день. Завтра тоже будет непросто: Максим официально объявит о сделке. Как представлю себе довольную физиономию этого альбиноса, а еще Лукьяновой!..

Я не люблю ложиться спать одна — огромная кровать начинает давить своей пустотой. Сейчас вообще каждая минута без него — это потерянное драгоценное время. А в кабинете есть кушетка, как раз напротив его стола. А еще можно прихватить с собой плед.

Максим правит какие-то документы, что-то черкает, хмурится, делает пометки на полях. Такой красивый и сильный. Уверенный. Сейчас он в своей стихии. Я не знаю, что будет потом. Хочу запомнить это мгновение — как свет падает на его темные волосы, как чуть сощурены глаза, сжаты губы…

— Я люблю тебя, — тихо произношу, но он резко поднимает голову. Услышал.

— И я тебя. Подойди, пожалуйста. Прочитай.

Лист испещрен поправками Макса, но они лишь уточняют печатный текст. Не меняют его содержания.

Я поняла все с первого раза. Но стала читать снова, а потом еще раз. Медленно, каждое слово. А в голове все равно не укладывается.

— Ты хочешь… Макс, но…

От шока не могу даже сформулировать мысль.

— Я все оставлю тебе, Марина. Ты — моя главная наследница.

- Мне ничего не надо, Макс! Зачем? – бросаю лист бумаги обратно на стол, а пальцы словно продолжает что-то жечь. – Зачем все это? Зачем?!

В ушах шум, я не слышу ничего кроме этого шума. Генварский говорит, я вижу, как двигаются его губы, как он жестикулирует руками.

Не хочу. Не могу. Я больше не могу.

Ладони прижаты к ушам – я не понимаю, от чего хочу скрыться. От безжалостного шума или от слов Генварского?

Я не знаю. Чувствую лишь, что уже сижу на ковре и мягкие ворсинки неприятно щекочут кожу. Но так лучше.

Что-то с силой дергает меня вверх, туда, куда я не хочу. Я больше не хочу туда. Сильные руки не дают вырваться, вернуться назад, вниз.

Упираюсь в крепкую грудь, колочу со всей силы, сильнее, еще сильнее! Но от этого меня сжимают еще сильнее, я почти не могу шевелится. И это выворачивает изнутри.

- Пусти! Пууустиии!

Слышу свой вой, захлебывающийся в слезах.

- Пууустии!

Глаза не видят. Пелена. Пусть так. Так лучше.

Внезапно тиски исчезают, но вместе с ними пропадает и опора. Так бы и упала на пол. Я хотела того. Я хочу этого.

- Сюда!

Слышу, но не понимаю. Мне трудно дышать, слезы льются куда-то внутрь, забивая собой нос, горло. Пытаюсь продышаться. Не получается, хватаю ртом воздух…

- Глотай! – что-то горькое и неприятное во рту. Пытаюсь снова вырваться, но он держит меня крепко.

По горлу потекла обжигающая жидкость, в глазах снова слезы, которые за секунды стирает с лица мужской платок.

Кашляю, пытаясь прийти в себя. А он снова прижимает к себе, но я больше не хочу вырваться.

Гладит меня по голове, как маленького ребенка, успокаивает, согревает…

Очнулась я почему-то сидя на его коленях в кресле. Как?

- Тебе надо поспать, - губы шепчут, щекочут висок. – Ты устала. Прости.

- За что? Почему так? Это неправда, понимаешь, неправда!