«Не соглашайся. Не признавайся. Не спрашивай. Не подписывай». Даже простой ответ «да» на что бы то ни было станет крючком, который они воткнут в твою шкуру, трещиной в твоей броне; он может быть использован в разнообразных и опасных целях. Если клюнешь на достаточное количество таких крючков, тебя просто потащат туда, куда этим людям нужно.

Будь бдителен и нейтрален, всегда принимай пищу и питье, но никогда не проси о них. Программа тренировки вспоминается быстро, как и должно быть.

Я опускаю взгляд и ничего не говорю.

Меня отвязывают, высматривая малейшие признаки непокорства, но я не проявляю их. Молча иду туда, куда меня ведут, шаркая скованными ногами, словно узник на пути в камеру. Смотрю прямо перед собой, но втайне стараюсь охватить взглядом как можно больше деталей обстановки – множество зданий, амбары, машины, в отдалении виднеются поля. Открытое центральное пространство. Множество людей, снующих вокруг.

Почти в центре этого комплекса многозначительно высится церковь.

Я высматриваю Коннора и вижу его. С него снимают ножные кандалы, и это хорошо. Это означает, что при необходимости он сможет бежать. Но это означает также, что ему пытаются внушить чувство признательности. Они будут выжидать удобного момента, потом окажут ему еще одну милость – снимут наручники. Маленькие знаки доброты. Может быть, в сочетании с болью, может быть, нет. В его возрасте любовь действует лучше, чем пытка.

И в этом слабость Коннора. Любовь нужна ему, как вода – растению. А любовь со стороны отцовской фигуры – вдвойне. Если они заметят его слабые места – а они заметят, они весьма опытны в этой игре, как всякие хищники, – то поймут, как заполучить его. Умелые сектанты способны промыть человеку мозги максимум за пару недель. И это взрослому…

Мне нужно сохранять готовность. Ради нас обоих.

Все начинается так, как я и ожидал. Коннору являют милость, а меня бьют в живот. Это, конечно же, делает Калеб, когда христообразный патер Том поворачивается и идет прочь. Выглядит это так, словно патер Том не знает о происходящем – но он, несомненно, знает. Коннор это видит, как и было ими задумано. Послание с двойным подкреплением: будь послушным, и к тебе будут относиться хорошо. Они готовят его к тому, чтобы он попросил их о хорошем обращении со мной, и тогда он психологически будет перед ними в долгу. Коннор этого не понимает. Мне противно, что я – рычаг, с помощью которого на мальчика будет оказано давление, но именно так это работает.

Я на секунду ловлю его отчаянный взгляд, улыбаюсь в ответ и показываю большой палец, чтобы сказать без слов: я в порядке, все хорошо, не нужно беспокоиться. Только так я могу защитить его, прежде чем меня тащат в другую сторону – волоком, потому что я не успеваю достаточно быстро переставлять скованные ноги. Я все же ухитряюсь оглянуться и увидеть, что Коннор встревоженно смотрит на меня. Я стараюсь вложить в ответный взгляд все, что могу – любовь, поддержку, безмолвный приказ «держись». Надеюсь, что он это понял. Я не могу быть в этом уверен.

Потом мы огибаем низкое бетонное здание. К его торцу пристроена стальная будка.

Меня вталкивают в холодную, тесную и темную будку и оставляют взаперти.

Шаг первый: депривация и стресс.

Я не могу выпрямиться во весь рост. Придется попытаться хоть как-то устроиться на земляном полу между холодных жестких стен. Конечно же, ни одеял, ни воды, ни даже горшка, в который можно помочиться. Старая жалоба могла бы прозвучать сейчас забавно, но мне не смешно. Сортиром меня не собираются обеспечить. Придется сделать его самому, и я копаю утоптанную почву, пока в углу не образовывается ямка. Пока что сойдет. Эта работа также позволяет понять, что у стен будки есть основание, которое тянется вглубь минимум на три дюйма, а может быть, и на несколько футов. Сделать подкоп возможно, но это займет много времени, к тому же не получится спрятать извлеченную землю от любого, кто заглянет в будку. Значит, это будет бессмысленной тратой сил.

Я использую ямку по назначению, потом пытаюсь прилечь и отдохнуть. Я замерз и хочу пить, но знаю, что мне не дадут воды, пока не получат что-то, что им нужно. Что бы это ни было.

Сотовый телефон у меня, конечно же, забрали. Должно быть, его уже давно бросили где-нибудь на обочине дороги или – если они действительно умны – отправили совсем в другую сторону, чтобы сбить погоню со следа. Оружия у меня нет, обувь и рубашку отобрали. Следующими будут штаны. В подобных ситуациях узника всегда в конечном итоге оставляют голым.

Я сворачиваюсь в клубок, стараясь сохранить остатки тепла, и дрожу от холода, пока не засыпаю.

Просыпаюсь от пения, и на один сбивающий с толку момент оно кажется мне ангельским хором. Оно прекрасно. Я сажусь и прислушиваюсь, закрыв глаза; лучше самому контролировать собственную темноту, чем принимать ту, которой меня насильно окружили. Хор выпевает церковный гимн; взмывают ввысь женские голоса, теплые и чистые. Это похоже на солнечный свет. На счастье.

Когда песня заканчивается, остается лишь тишина, темнота и холод, и мне кажется, что они длятся уже целую вечность. Мне нужно узнать, что с Коннором. Но я понимаю, что это слабость, которую обязательно используют против меня.

Я пытаюсь не думать о Гвен, о том, что могло случиться с ней и Ланни после того, как меня вырубили шокером. «С ней всё в порядке. Эти мерзавцы не смогут остановить ее. Она все вычислит и найдет. Если надо, направит сюда целую армию».

Это успокаивает меня достаточно, чтобы я мог уснуть. Мне снится, что я падаю в яму, наполненную темнотой, и эта темнота поглощает меня, но потом я чувствую, как Гвен обнимает меня, поддерживает меня, и слышу ее шепот: «Я здесь».

Хорошее начало для выживания.

Не знаю, почему до меня дошло только тогда, когда я осталась одна в комнате, которую отвели мне Бельдены, но в этот момент оно просто… обрушилось на меня. Я одета в чужую ночную рубашку, потому что забыла положить свою в рюкзак. Я лежу в постели, которая ощущается так, словно предназначена для кого-то другого. Чистые простыни, чистые подушки, но комната пахнет неправильно, и на стенах не мои постеры, а на полках – не мои книги.

И, лежа здесь, я осознаю́, что мой брат действительно пропал. Исчез. Его забрали, а я безумно испугалась и спряталась за диваном и не остановила их. Мне ужасно стыдно. Я всегда, всегда считала, что буду сражаться, несмотря ни на что. Я всегда говорила Коннору, что защищу его, если что-нибудь случится, и говорила это искренне.

Но я его не защитила. Я допустила, чтобы это произошло. А мама была ранена, а Сэм…

Я утыкаюсь лицом в подушку. Собственная кожа кажется мне тесной и горячей, и слезы просто бьют из глаз, словно из фонтана горести. Я сжимаюсь в комок и плачу в мягкую хлопковую наволочку, которая пахнет чужим стиральным порошком, и вспоминаю лицо брата, то, каким испуганным он выглядел. Прежде я всегда была рядом с ним. Я защищала его.