Фивы уже стряхивали с оружия херонейскую пыль[543], а Афины, поднимаясь из развалин, простирали к ним руки. Македония, не совсем еще исцелившаяся от ран, обращала взоры на Аминту и сыновей Аеропа[544], иллирийцы были готовы к войне, а скифы наблюдали за замыслами своих соседей. Персидское золото, разлившееся благодаря демагогам повсюду, волновало Пелопоннес, а сокровищницы Филиппа были опустошены, но этого мало: как повествует Онесикрит[545], у царя был долг в двести талантов. И вот посреди такой бедности юноша, недавно вышедший из возраста отрока, несмотря на свое шаткое положение, отваживается думать о Вавилоне и Сузах и, более того, имеет намерение распространить свою власть над всеми людьми, и это, вы только подумайте[546], с тридцатью тысячами пеших воинов и с тремя тысячами всадников, как сообщает Аристобул[547]. Царь Птолемей говорит о тридцати тысячах пехоты и о пяти тысячах всадников[548], а Анаксимен[549] – о сорока трех тысячах пехоты и о пяти тысячах пятистах всадниках. Богатства же Александра, прославленные и старательно припасенные Удачей, составляли, как говорит Аристобул, семьдесят талантов[550], а согласно Дуриду[551], их хватило на съестные припасы всего лишь на тридцать дней.

4. Но был ли Александр безрассуден и опрометчив, раз он решился с незначительными силами устремиться на столь большое войско? Конечно, нет! Ибо кто другой опирался на более значительные и прекрасные средства: на великодушие, здравый смысл, умеренность и мужество[552], которыми его снарядила Философия? Ведь он отправился в поход против персов, получив от своего учителя Аристотеля больше, чем от своего отца Филиппа. Поэтому мы, почитая Гомера, охотно верим тем писателям[553], которые сообщают, что Александр однажды назвал «Илиаду» и «Одиссею» снаряжением, которое следует за ним во всех походах. Но если кто-либо скажет, что «Илиада» и «Одиссея» служили ему только тем, что отвлекали от напряжения и были приятным развлечением в свободное время, тогда как в действительности он опирался на сочинения по философии и рассуждения о неустрашимости и мужестве, а также на заметки об умеренности и великодушии, мы с презрением отвергаем это мнение, поскольку он, как известно, ничего не писал ни о силлогизмах, ни об аксиомах, не гулял по дорожкам Ликея и не рассуждал о философских вопросах в Академии. А тем, кто полагает, что философия заключается в словах, а не в делах, мы напомним, что ни Пифагор ничего не написал, ни Сократ, ни Аркесилай[554], ни Карнеад[555], а ведь, будучи из философов крупнейшими, они к тому же не были заняты столь великими войнами, не покоряли заморских царей, не основывали греческих городов в землях диких народов и не обходили землю для установления законов и мира среди необразованных и незнакомых с законами племен. Они имели свободное время, но труд писать оставляли софистам[556]. Но откуда же мы узнали, что они были философами? – Из того, что они говорили, из того, как они жили, из того, чему они учили. А из всего этого Александр, если рассмотреть то, что он говорил, что он делал и чему учил, тоже будет признан философом.

5. Прежде всего, пускай это, если хотите, кажется более чем странным, сравним учеников Александра с теми, кто учился у Платона и Сократа. Последние обучали людей способных и говоривших на одном наречии, во всяком случае, понимавших греческий язык, и при этом многих они ни в чем не убедили, поскольку Критий[557], Алкивиад и Клитофонт[558], отвергнув учение, как узду[559], уклонились совсем в другую сторону. Если же ты поглядишь на учеников Александра, то увидишь, что гирканцев он приучил заключать браки[560], жителей Арахосии[561] научил возделывать землю, согдианцев убедил кормить своих престарелых родителей и не убивать их[562], а персов – почитать своих матерей и не вступать с ними в брак[563]. До чего же замечательна философия! Ведь благодаря ей индийцы почитают теперь греческих богов, а скифы хоронят умерших, а не пожирают их, как прежде[564]. Мы поражаемся силе Карнеада по той причине, что он Клитомаха[565], который был по происхождению карфагенянином и ранее носил имя Аздрубала, сделал настоящим греком. Мы удивляемся способностям Зенона, который Диогена Вавилонского[566] сделал философом. Но ведь Александр усмирил Азию, там стали читать Гомера, а дети персов и жителей Сузианы и Гедросии[567] стали выступать в трагедиях Еврипида и Софокла. Сократ был осужден афинскими сикофантами за то, что он вводил новых богов, тогда как благодаря Александру греческим богам стали поклоняться Бактрия и Кавказ. Платон описал только одно государственное устройство, но никого не убедил воспользоваться им из-за его суровости. Между тем Александр основал более чем семьдесят городов[568] в землях у диких народов, распространил на Азию установления эллинов и отучил дикарей от их дикой жизни. Нас, знакомых с законами Платона, – единицы, а законами Александра пользовались и пользуются тысячи и тысячи людей. Те, которые были побеждены Александром, теперь гораздо счастливее тех, кто избежал этой участи, ибо никто не положил конец тяжелой жизни последних, тогда как первых Александр, победив их, сделал счастливыми. Фемистокл, когда он после своего бегства получил от царя[569] большие дары, и в том числе три города, обязанных платить дань, первый – хлебом, второй – вином, а третий – мясом, сказал: «Мы бы погибли, о дети, если бы мы не погибли»[570]. К тем, кто был подчинен Александром, применить это изречение будет даже разумнее: ведь они бы никогда не расцвели до такой степени, если бы не были им покорены. У Египта не было бы Александрии, у Месопотамии – Селевкии, у Согдианы – Профтасии[571], у Индии – Букефалии[572], а у Кавказа – греческого города[573], благодаря основанию которых исчезла дикость, и худшие установления постепенно были заменены лучшими. Поэтому если философы считают важнейшим среди своих занятий то, что они смягчают и улучшают жестокие и грубые нравы, то Александр, переделавший дикую природу не у одной тысячи племен, достоин того, чтобы по заслугам называться величайшим философом.

6. Как известно, много восхваляют государственное устройство Зенона, положившего начало учению стоиков, суть которого состоит в том, чтобы мы жили не по городам и по демам, различаясь по своим обычаям, а приняли в число соотечественников и сограждан всех людей и вели жизнь по общим правилам и законам подобно пасущемуся