Интересно, что Субхаш сказал Беле? Возможно, ничего не сказал. Возможно, это и есть наказание за ее преступление. Теперь она, конечно, понимала, что означало бросить своего ребенка. Это равнозначно убийству. Она убила родственную связь, и такое преступление гораздо страшнее преступления, совершенного когда-то Удаяном.

За все эти годы она ни разу не написала Беле. Ни разу не осмелилась обратиться к ней и как-то утешить. Да и какое утешение она могла ей дать? Содеянное нельзя было перечеркнуть или как-то исправить. Ее молчание, ее отсутствие все эти годы казались даже каким-то более благоразумным решением, чем любые утешения.

Что же касалось Субхаша, то он все сделал правильно: дал ей уйти, не домогался, не увещевал, не пытался усовестить. По крайней мере, открыто, в лицо. Она надеялась, что он нашел семейное счастье. Он счастье заслужил. А она — нет.

Пусть их брак был ненастоящим, но благодаря ему она выбралась из Толлиганга. Субхаш отвез ее в Америку и выпустил там, как зверушку, из клетки. А когда она сидела в клетке, он заботился о ней, делал над собой усилие, чтобы ее полюбить. Каждый раз она открывала баночку с джемом, как учил ее Субхаш, — подковыривала крышку чайной ложечкой несколько раз, чтобы та легко отвинтилась.

В новом тысячелетии наконец пустили скоростной экспресс от вокзала Кингстон до причала Наррагансет.

Модная рельсовая дорога пролегала через леса, вдоль реки. На остановках имелись удобные скамейки и табло электронной очереди.

По воскресеньям утром Субхаш приезжал к зданию старого вокзала, куда когда-то приехал в самый первый раз студентом и потом приезжал встречать Белу, когда она навещала его. Много лет назад это здание пострадало от пожара, потом его перестроили, а еще позже пустили здесь скоростные поезда. Он оставлял на вокзальной парковке машину и шел пешком по городу, чьим размерам и просторам он до сих пор не переставал удивляться.

Он шел час, иногда больше, преодолевал путь в шесть миль и обратно. В этом городе он прожил больше половины своей жизни, этому городу он втайне был предан. Новая скоростная дорога в чем-то изменила сам город, сделала опять для него чуть-чуть чужим. Он шел вдоль жилых кварталов, вдоль полей, детских площадок, через пешеходный деревянный мостик, потом мимо болота и бывшей текстильной фабрики.

Прогулкам по побережью он теперь предпочитал городскую тень. Хоть он родился и вырос в Калькутте, но солнце Род-Айленда, пробивающееся сквозь истощенный озоновый слой, казалось ему теперь более жестоким, чем солнце его индийского детства. Оно безжалостно жгло его кожу, особенно летом, когда пекло становилось совсем невыносимым. Его смуглая кожа не обгорала, но отделаться от ощущения скорого солнечного удара он не мог.

В начале своего пути он проходил мимо болота, где гнездились птицы и обитали всякие зверушки, где на мшистых кочках росли кедры и красные клены. Это было самое крупное лесистое болото на севере Новой Англии. Когда-то давным-давно оно образовалось на месте ледника и до сих пор было окаймлено по краям моренами.

Болото это являлось также местом исторического сражения, о чем гласили придорожные таблички. Прочитав их и заинтересовавшись, он даже зашел потом в Интернет, чтобы узнать подробности происходивших здесь зверств.

На маленьком островке посреди болота стояло когда-то укрепление индейского племени наррагансет. Лагерь из вигвамов, обнесенный бревенчатым частоколом. Индейцы считали свою крепость неприступной. Но зимой 1675 года, когда болото замерзло, а листва с деревьев осыпалась, на крепость напали отряды колонистов-ополченцев. Триста индейцев сгорели заживо, а те, кто выбрался из огня, погибли в лесах от ран, болезней и голода.

Субхаш также прочел, что где-то здесь установили памятную плиту. Как-то раз он даже отправился на ее поиски, но заблудился. А ведь раньше он любил такие походы с Белой, когда они путешествовали по лесам, находили заросли голубики или лесные озера с чистейшей водой. Но теперь он разучился хорошо ориентироваться на местности, утратил умение находить нужное направление. Теперь в нем навсегда поселилось острое чувство одиночества — не ощущая надежной опоры, он знал лишь одно: ему уже больше шестидесяти лет.

Однажды во время такой прогулки, погруженный в свои мысли, он заметил едущего навстречу велосипедиста в шлеме.

Тот затормозил и крикнул:

— Ну же, Субхаш, сколько я тебя учил не зевать, когда находишься на дороге!

Субхаш опешил: перед ним на отличном алюминиевом десятискоростном велосипеде сидел Ричард, его давнишний сосед по дому. Смотрел на него и улыбался, недоуменно качая головой.

— Какого черта ты здесь делаешь?! Приехал?

— А я и не уезжал.

— Надо же, а я полагал, ты уехал в свою Индию. Даже не думал тебя здесь встретить.

Они нашли неподалеку скамейку и сели. Волосы под шлемом у Ричарда уже не были такими темными, заметно поредели, но по-прежнему завязаны сзади в хвост. Он несколько прибавил в весе, но перед Субхашем был все тот же сухощавый красавец студент, которого он когда-то знал и который чем-то напоминал ему Удаяна. Удаяна и те далекие времена, когда они оба были молоды, не женаты, когда жили в одном доме и вместе ездили в супермаркет за продуктами.

Ричард был не только женат, успел стать уже дедушкой. Уехав из Род-Айленда, он очень скучал по нему и всегда мечтал вернуться сюда, когда выйдет на пенсию. Год назад они с женой Клэр продали свой дом в Ист-Лэнсинге и купили коттедж в Сондерстауне, неподалеку от Субхаша.

Ричард открыл курсы вольных слушателей при одном из университетов Среднего Запада и до сих пор числился там членом правления, хотя за всю свою жизнь умудрился ни разу не надеть галстука. Он был полон радужных планов: писал книгу, затеял перепланировку кухни, вел в Интернете политический блог. А еще они с Клэр планировали поехать в Южную Азию — в Пномпень и Хошимин.

— Нет, ты можешь в это поверить? Я наконец-таки съезжу во Вьетнам!

Субхаш выборочно поведал ему подробности своей жизни. Рассказал о жене, с которой они теперь жили порознь, о дочери, которая выросла и уехала в другие края. О лаборатории, в которой он работал уже почти тридцать лет. О дополнительной работе приглашенного консультанта по вопросам нефтяных загрязнений. Как и в те далекие студенческие времена, сейчас он не имел семьи, но его теперешнее одиночество было совсем другого рода.

— По-прежнему работаешь полный рабочий день?

— Пока да.

— И по-прежнему ездишь на моей машине?

— Нет. С тех пор, как президент Никсон ушел на пенсию и трансмиссия полетела.

— Ой, а я всегда рассказываю Клэр, как ты классно готовил карри, лук измельчал в блендере.

Ричард, оказывается, ездил в Индию, побывал в Нью-Дели и навестил родные места Махатмы Ганди в Гуджарате. Правда, до Калькутты он так и не добрался.

— Может, на обратном пути из Вьетнама, — сказал он. А потом вдруг спросил: — А твой брат-наксалит? Что с ним приключилось?