Подьячий попытался оттянуть неизбежный конец, пятясь и прикрываясь от мечей щитом – когда очередной направленный в грудь удар звякнул по стали. Ярослав, двумя руками держа бердыш на уровне груди, принимал удары на него, словно на щит, притом резкими тычками успевая колоть в стороны и острием, и подтоком, перекрывая пространство в полторы версты в длину. Сзади в полуприседе прятался Третьяк и своим бердышом колол понизу, под лезвием товарища.

Басарга успел увидеть, как в Ярослава почти ударило острие меча – но тот легким движением повернул бердыш, закрыв грудь широким стальным полумесяцем, и Третьяк сразу же заколол излишне ловкого врага снизу.

Тут подьячего потащили за ворот, он увидел над собой лицо Тимофея:

– Цел, боярин? Ну слава богу!

– Ур-ра-а-а!!! – прозвучал со стороны дороги грозный клич.

Боярин и его сын одновременно повернули головы и увидели, как на поле боя выхлестывают из леса все новые и новые свежие русские сотни…

«Божиею милостию и Пречистые Богородицы молением свейских людей у Лялицы побили и языки многие поимали. И было дело: наперед передовому полку – князю Дмитрию Ивановичу Хворостинину да думному дворенину Михаилу Ондреевичу Безнину, – и пособил им большой полк, а иные воеводы к бою не поспели…»[44]

* * *

Новикам эта короткая, но яростная битва стоила Рыжика и Первуши – крестьянских детей, умом и отвагою почти выбившихся из смердов в бояре. Еще семеро воспитанников были ранены, но не тяжело. Басарга был уверен, что до поместья доедут живыми – а там уже бог поможет.

Сани с пострадавшими были отправлены воеводами домой чуть не через день после битвы, однако сами рати князья распускать не спешили. Поперва государь пребывал в раздумье: брать Нарву или не брать? Потом началась распутица, а потом дошли вести, что свеи собрали новую рать и все-таки добрались до крепости Орешек, обложив ее плотной осадой и ломая укрепления мортирной стрельбой. Главной бедой стало то, что на болотистых землях, прилегающих к Неве, летних дорог отродясь не бывало, и послать туда войска было невозможно.

После тяжких раздумий воеводы распустили все полки… Кроме полусотни подьячего Леонтьева. Хотя теперь Басарга больше прикрывал детей своим именем, нежели ими командовал.

У него на глазах подьячий Тимофей Весьегонский, собрав возле Ладоги восемьдесят стругов, усилил корпуса двадцати из них дубовыми брусьями. На носы, поверх брусьев, поставил по одной трехфунтовой[45]пушке и тринадцатого октября принял на борта пять сотен стрельцов под рукой князя Андрея Шуйского. Флот отправился вниз по Волхову и четырнадцатого вошел в гавань острова, высадив там пополнение и выгрузив припасы.

В этот раз Басарга мог наблюдать за схваткой только со стороны.

Восемнадцатого октября мореходы барона Делагарди, составив шхуны борт о борт, набросали на них сходни и еще какие-то готовые щиты в качестве настила. По этому колышущемуся мосту в направлении разбитой ядрами Головкиной башни на остров побежали сотни свейских копейщиков, накапливаясь за развалинами со стороны протоки. Там, где их не достигал огонь защитников.

Тем временем из гавани вышли два десятка стругов и, обогнув остров с подветренной стороны, устремились в протоку, издалека открыв огонь ядрами. Но не по мосту – утопить шхуны ядрами почти невозможно, уж капитан Тимофей знал это отлично, а по собравшейся для переправы толпе на берегу.

Свеи стали разбегаться, переправа застопорилась, над протокой поползли густые клубы порохового дыма. Из этого дыма время от времени выскальзывал струг, звучал выстрел – и отдача заталкивала лодку обратно в клубы дыма.

Свеи попытались стрелять по стругам из аркебуз – но, не зная, где и в какой миг появится струг с пушкой, попасть в него на столь большом расстоянии было непросто. А уж из неуклюжих осадных орудий – и вовсе невозможно.

Самые храбрые из воинов Делагарди перебегали через мост со всех ног, надеясь на удачу, – и большинству это удавалось. Но заставить своих солдат идти колоннами барон уже не мог.

Струги поначалу стреляли ядрами по толпе врагов, потом по небольшим группкам, потом просто по свейскому лагерю, а когда пороховой туман дополз до моста на полсотни саженей – пушки неожиданно стали бить по самому мосту, причем картечью. Чугунная дробь стремительно разлохматила носы ближних кораблей, настил, борта, и вскоре мост начал тонуть, а потом – еще и разорвавшись – развернулся течением вдоль протоки.

Перебежавшие на остров свеи поняли, чем это окончится, и поторопились сдаться.

Через день, двадцатого октября, барон Делагарди погрузился на уцелевшие корабли и уплыл.

Через месяц Иоанн Васильевич получил от короля свейского Юхана письмо, в котором тот пообещал вернуть все завоеванные русские земли в обмен на мирный договор…

* * *

Призванного из поместья подьячего Басаргу Леонтьева государь принял в опочивальне, глубоко утонув в перинах и, несмотря на жарко натопленную комнату, под толстым ватным одеялом. Царевна Ирина, что сидела рядом, отпустила руку царя, наклонилась к нему, прошептала:

– Боярин твой важский здесь, приехал, – после чего встала и ушла, не дожидаясь на то указания. Все уже давно знали, что с подьячим Монастырского приказа Иоанн предпочитает беседовать наедине.

– Садись… – передвинул руку на край постели царь. И нежданно задал непостижимый в своей невероятности вопрос: – Скажи, Басарга, почему ты никогда мне не изменял?

– Но… Но как можно?! – только и выдавил боярин.

– Можно. Всем можно, все изменяют. Все, всем, всегда. Сколько себя помню, всегда изменяли мне слуги. Ребенком был – Шереметьевы, Шуйские, Бельские, ровно над выродком, изгалялись. Царем стал – присягнули все, крест целовали повиноваться, а все едино козни строили, обманывали, лгали. Подумал я, в знати и князьях вся беда, нужно иных людей подле себя собрать. Храбрых, честных, лучших. Собрал избранную тысячу, а она тотчас за места передралась. Опять я перебрал людишек, собрал окрест себя равных меж собою, крест на братство меж собой целовать заставил, волей Божией осенил, обителью братской нарек. Десяти лет не прошло – и вновь равные меж собой за места перегрызлись, супротив друг друга стали заговоры плести, мне изменять, с князьями земскими равняться… В церкви христовой благости искал – а они вовсе хуже псов грызутся, места делят, по головам друг друга вверх лезут. Дал им митрополита честного, душой чистого, мест не искавшего… За два года сожрали! Куда глаз ни брошу, одно и то же вижу: ложь, обман, измены, подлость, воровство. В миру, в церкви, в слугах. Один ты наособицу. Посему знать хочу: что в тебе не так? Почему ты мне не изменяешь?

– Зря ты на слуг своих наговариваешь, государь! Много округ тебя людей честных, ни делами, ни помыслами не оступившихся! Дмитрий Хворостинин, Михайло Воротынский, Малюта Скуратов, Дмитрий Годунов, Борис тоже…