Расторопный официант по распоряжению хозяина повел гостей в отдельный кабинет, заказанный на этот вечер лощеным дружком великого трагика. Порфирий Филимонович глянул им вслед и перевел взор на Аркашу Рыбина – парнишка изо всех сил старался нагнать на себя важности, пыжился, надувал щеки. Но хозяина из виду не упускал. По выражению лица Аркаши Порфирий Филимонович понял: ничего подозрительного хилый Голиаф не замечает.

Хозяин ресторана начинал скучать: почти все столики заняты, в воздухе все явственнее слышался нарастающий гул хмельных голосов, женский заливистый смех и крики, убыстряющие беготню официантов.

Порфирий Филимонович совсем собрался отправиться к себе – чуток передохнуть, дать покой ноющим ребрам. – как вдруг заметил, что в его заведении появился еще один посетитель. Ресторанщик сразу же узнал великого актера! И, забыв об увечьях, бросился навстречу знаменитости, радушно кланяясь и заискивающе заглядывая гостю в глаза.

Бледный Максим Иллионский-Третий стоял в дверях, как величественный монумент, и не обращал внимания на хозяина – он обводил взором гудящие столики. Потом монумент двинулся вперед, и из-за его спины выглянули две симпатичные барышни: несколько утомленная, плохо причесанная блондинка и – чуть пониже росточком – брюнетка с опухшими от слез глазами. За барышнями следовал доктор Коровкин с медицинским саквояжем в руке.

– Вижу, вы пошли на поправку, – вместо приветствия равнодушно заметил, скользя глазами по шумящему залу, доктор, – если без моего ведома на ноги встали.

– Без присмотра свое дело надолго не оставишь, – оправдывался ресторанщик. – Вас устрою, да и прилягу.

– Это хорошо, хорошо, надо соблюдать постельный режим, – по-прежнему беспокойно озираясь, ответил доктор. – Мы с господином Иллионским тоже по делу зашли.

– Не своих ли сотоварищей изволите разыскивать? Так они в кабинетик изволили отправиться... Позвольте проводить вас туда?

Актер сурово воззрился на ресторанщика – настроение у Иллионского-Третьего, судя по всему, сегодня было мрачнейшее. Кивнув в знак согласия, он отправился следом за осторожно передвигавшимся Порфирием Филимоновичем, за ним потянулись и остальные.

Порфирий Филимонович провел гостей в широкий коридор к одной из портьер, скрывающих отдельные кабинеты, и, с трудом согнувшись в поклоне и болезненно морщась, отвел ее бархатную ткань в сторону.

Надежды Порфирия Филимоновича на радостную встречу не оправдались. Он ожидал, что кушающие в кабинете гости встретят вновь пришедших взрывами смеха и радостными возгласами, мужчины бросятся навстречу дамам, начнут их усаживать, срочно потребуют шампанского, еще бокалов, фруктов... Но мужчины за столом разом смолкли и застыли на своих местах с вытянутыми лицами и с недонесенными ко рту вилками: словно перед ними, в обрамлении бархатной портьеры, предстали выходцы с того света.

Великий актер повернулся к Порфирию Филимоновичу и сурово сказал:

– Свободен, братец, благодарствуй за любезность. – Он вынул из кармана портмоне, извлек купюру, сунул ее Порфирию Филимоновичу и даже сделал движение, как будто подталкивал хозяина вон из кабинета.

Порфирий Филимонович не стал гневить дорогого гостя. С кривоватой улыбкой хозяин попятился прочь, но успел увидеть, как вся компания вошла в кабинет и опустила за собой тяжелую ткань. За ней по-прежнему царила тишина.

Порфирий Филимонович вздохнул, что отозвалось острой болью в грудине, сердито махнул рукой и решил наведаться сюда попозже. Если удастся, то и подслушать, о чем говорят посетители кабинета...

Затянувшееся молчание нарушил доктор Коровкин. Он отстранил могучую фигуру актера и сделал шаг вперед.

– Господин Шлегер! – Голос Клима Кирилловича дрожал от возмущения. – Извольте объяснить свое поведение!

Президент благотворительного фонда «Хрустальный Петербург», поднявшись со своего стула, презрительно улыбнулся и окинул взором Брунгильду. Несмотря на три дня, проведенные в вынужденном заточении без зеркала, без мыла, без обычных женских причиндалов, барышня сохраняла надменный, высокомерный вид. Явно утомленная, она выглядела хорошенькой, невзирая даже на встрепанные волосы и несколько помятую юбку, выглядывающую из-под пелерины. Голубые глаза под шелковистыми ресницами светились недобрым огнем, губки обидчиво подрагивали, в руках она судорожно сжимала уродливый серый ридикюльчик.

– Я думаю, надо предложить барышням сесть, – хрипло сказал ротмистр Золлоев, поднимаясь со своего стула и потухшим орлиным взором приглашая Брунгильду воспользоваться его любезностью. На лице его читалось явное сострадание.

– А как вы-то оказались в этой компании мошенников и подлецов, господин Апышко? – не вытерпела Мура.

– Да вдобавок там, где убили вашу содержанку? – гневно поддержал ее доктор Коровкин, упираясь взглядом в зардевшегося хлеботорговца, также вставшего со своего места.

– Прошу всех выбирать выражения, – гордо вскинул орлиный профиль ротмистр.

Господин Апышко шагнул к доктору и с оскорбленным видом возразил:

– Уверяю вас, здесь какая-то ошибка, я не был знаком с мадемуазель Ляшко... Впрочем, я предлагаю перейти от взаимных упреков к разрешению возникшей ситуации. Прошу вас присесть, Мария Николаевна, – обратился он к Муре, – у вас очень усталый вид.

После недолгого раздумья обе дочери профессора Муромцева опустились на предложенные им стулья. Мужчины остались стоять: доктор Коровкин и Иллионский против Шлегера, Апышко, Золлоева.

– Итак, господин Шлегер, я жду ваших объяснений, – упрямо повторил доктор Коровкин, отведя чуть в сторону и назад руку с саквояжем.

– А почему я должен давать объяснения неизвестному мне господину? – нагло улыбнулся обворожительный Раймонд. – Правила приличия требуют назвать свое имя.

– Я – доктор Коровкин, Клим Кириллович, – процедил сквозь зубы разъяренный спутник поникших девушек. – А вот кто вы? Действительно ли вы тот, за кого себя выдаете?

– Вы мне угрожаете? – улыбнулся Шлегер и, отступив чуть назад, рассматривал доктора, как какое-то мельтешащее перед глазами насекомое.

– Скажите спасибо, что пока еще здесь нет полиции, – язвительно охладил зарвавшегося коммерсанта доктор и, размахивая саквояжем, сделал шаг вперед.

– Нет, нет, – хрипло проговорил Иллионский-Третий, удерживая доктора за рукав пальто, – Раймонд, прошу вас, не зарывайтесь. Полиция нам не нужна. Попробуем уладить дело без нее. Мне моя репутация дорога.

– Надо было думать о репутации раньше, – с досадой заметил Арсений Апышко, – в прошлый раз, когда вы тут закладывали за воротник...

– Ничего не поздно исправить, – настаивал Иллионскии, – лучше повиниться и попросить прощения.

– Сначала деньги. – Губы Шлегера тронула холодная усмешка. – Вы проиграли пари. Барышня сбежала при первой же возможности. Она вас раскусила.