Тьфу! Овчинников поежился от неприятного тоскливого ощущения, навалившегося на него, от тяжести, сидевшей в нем самом, помотал головой оглушенно, но виду постарался не подать, произнес бодрым, наполненным пионерской звонкостью голосом:

— Сейчас, Ишков, домой поворачивать будем. Сейчас обследуем катера, если на них есть документы — заберем, сами катера покрепче прикантуем к сторожевику и — домой.

— А как быть с этими, — Ишков вновь сделал легкое движение головой назад, — со скакунами кавказскими?

— И эту задачу решим. От них мы оторвемся.

Мичман лукавил. Оторваться от «дагестанцев» было трудно, чумазые коробки двигались примерно с той же скоростью, что и утяжеленный двумя катерами сторожевик. «Дагестанцы» вцепились в «семьсот одиннадцатый» мертво, будто клещи, и так они могут плестись за кораблем до самой Астрахани.

Единственный способ оторваться от них — принять бой, разутюжить эти консервные банки и лишь потом идти домой. Но у сторожевика уже не было сил для этой схватки.

Мичман помял пальцами горло, словно поправлял себе кадык, покашлял в руку, соображая, как же быть, как действовать дальше, и зло рубанул ладонью воздух. На щеках его яркими цветками расцвели красные пятна.

— Ничего, — проговорил он сухим твердеющим голосом, — и не таким скакунам хвосты на кулак накручивал! — Скомандовал бодро: — Мартиненко, за мной!

Кряхтя, боясь поскользнуться, спустился на катер — сделал это довольно проворно, — внизу присвистнул: катер был зацеплен за сторожевик старым пиратским способом — крючьями.

— Ну и ну! — мичман крякнул по-стариковски и, перекинув из руки в руку автомат, нырнул в кубрик катера, пахнущий какими-то неведомыми заморскими фруктами.

Люди, сидевшие здесь, в кубрике, еще тридцать минут назад дурные запахи не переваривали, подслащивали воздух разными ароматами: к потолку каюты была привинчена дырчатая пластмассовая коробка, в ней лежало несколько крупных пахучих таблеток. Мичман втянул этот сладкий воздух в себя, сжал ноздри и брезгливо сплюнул под ноги.

Продолжая морщиться, мичман приподнял концом автоматного ствола крышку рундучка, обтянутого искусственной кожей. В рундучке находились бумаги.

Мичману повезло: он сразу нашел то, что ему обязательно надо было найти, — документы.

— Тут и деньги могут быть, — подсказал Мартиненко. — Баксы.

Мичман приподнял горку бумаг — в рундучке, на самом дне, действительно лежали деньги, несколько пачек долларов, перетянутых цветными банковскими резинками. Мичман не удержался, похмыкал в кулак. Хмыканье было довольным.

— Богатые, однако, клиенты были, — сказал он. — За рыбу налом расплачивались.

— Тут и осетры где-то должны быть.

— Где-то, где-то… — передразнил матроса мичман, — известно, где они должны быть. В холодильнике. На этих катерах установлены мощные рефрижераторные камеры, специально для рыбы.

— Катер для миллионеров…

В холодильных камерах катера действительно находились осетры — полутораметровые только что уснувшие бревна.

— Мама мия! — воскликнул Мартиненко. — За этих бегемотов можно столько получить… — он выразительно помял пальцами воздух.

— Ага, — подтвердил мичман, — в местах, не столь отдаленных.

Документы он перевязал синей бечевкой, найденной там же, в кубрике, перекинул на борт сторожевика.

— Архив Третьего рейха, — невпопад вставил Мартиненко.

— Третьего, не третьего, но виновные точно сядут, — пообещал мичман.

В небе продолжало яриться безжалостное солнце. Мичман вскарабкался на палубу «семьсот одиннадцатого» и изумленно протер кулаками глаза. Потом протер еще раз. Чумазых коробок, неотрывно следовавших за сторожевиком, не было.

— Что за черт! — пробормотал он недовольно. — Были миражи в пустыне и исчезли. — Притиснулся спиной к рубке, уходя под защиту железного листа, — ему показалось, что один из мюридов, плававших в воде, ожил и сейчас пальнет по нему из пистолета, но нет, это было наваждение; мюриды, сброшенные со сторожевика в Каспий, остались далеко позади, плавают в волнах у самой линии горизонта, а может, и не плавают, может, все ушли на дно…

Мичман провел ладонью по лбу и вздохнул облегченно.

Через секунду он понял, что произошло: по левому борту из розовой дали моря выплывал большой сторожевой корабль — «семьсот одиннадцатому» шла подмога. Мичман приложил руку к глазам, прикрывая их от солнца, вгляделся в пространство и по-мальчишески расслабленно всхлипнул.

Только сейчас он понял, в каком напряжении находился все это время, сердце у него заколотилось гулко, радостно. Он прижал руку к груди и всхлипнул вновь.

— Пашо-ок, — неожиданно слезно, почти беззвучно протянул он, лицо его от жалости к убитому капитан-лейтенанту сделалось морщинистым, старым. Мичман, подрагивая лопатками, спиной, всем телом, вытер кулаком один глаз, потом другой и снова проскулил побито, в себя: — Пашо-ок!

Перед глазами у него слепящим видением пронеслись недавние картинки: летняя Москва, асфальт, дымящийся от того, что по нему несколько минут назад прошлась поливальная машина, смеющийся Паша Мослаков и девушка — красивая девушка по имени Ира. Она сейчас находится в Астрахани. Что мичман скажет ей, когда вернется в Астрахань?

— Пашо-ок! — мичман услышал себя словно бы со стороны и глубоко вздохнул, сильно, проглатывая разом и слезы, и беду, и еще что-то, возникшее в нем, вызывавшее злость и слабость одновременно.

Он пожевал губами, справляясь с собой, пространство перед ним вспухло радужным пузырем, заиграло призывно. Но вот в пузыре возникла серая точка, отбрасывающая от себя в обе стороны два пенных вала, раздвинула пространство — это за первым сторожевиком шел второй. Овчинников улыбнулся благодарно и, не поворачиваясь, скомандовал Ишкову, едва державшемуся на ногах:

— Стоп, машина!

«Семьсот одиннадцатый» еще несколько секунд полз по воде, теряя скорость, потом как бы уткнулся носом в препятствие и замер. Мичман перевел слезящиеся глаза на подходивший корабль. Кулаками стер соленую мокреть, проморгался немного, но в следующий миг на глаза ему снова наполз влажный туман. Не стесняясь того, что его слезы видят матросы, мичман всхлипнул, снова стер с глаз мокреть.

Ему было жаль и Пашу Мослакова, и своего тезку в мичманских погонах Ваню Балашова, и Фарида Хайбрахманова, и матроса Ишкова, чье имя он не помнил, и… словом, всех. Замерев, он ждал, когда к «семьсот одиннадцатому» подойдет большой сторожевой корабль с новеньким пограничным флагом на корме.

Новый флаг, как и старый, был зеленым, в уголке его, на краю полотнища красовался прямоугольник. На старом флаге прямоугольник украшала военно-морская эмблема, на новом — синий андреевский крест: белое поле было пересечено по диагонали крест-накрест двумя длинными синими полосами.