— Отдадите Рельсу, — повторил толстяк, осторожно смахивая фрич обратно в мешочек, — и мы с ним в расчёте. Если заноет, что мало — соврёт, собака. Мы давно уже договорились, что с меня фрич, с него аппарат.

— И тем не менее если он не согласится? — спросил лейтенант, осторожно убирая мешочек в карман бронескафандра.

— Тогда мы его пристрелим на хрен! — заявил, подходя, Бандикут. — Вы, кстати, о ком базарите?

Бордер картинно закатил глаза.

— Слушай сюда, корявый, — наставительно сказал он. — Ты едешь с доктором к Рельсу.

— Это какой Рельс, беззубый, что ли?

— Если будешь перебивать, сам станешь беззубый, — пригрозил Бордер.

Бандикут мелко закивал:

— Я слушаю, слушаю! Просто уточнил информацию. Мало ли в Академзоне рельсов.

— Мы знаем только одного, поэтому заткнись. Поедете к Рельсу вот на этой колымаге. За рулем — доктор. Надеюсь, что доберётесь без приключений, хотя где ты, там и хреновы приключения на каждом шагу. Короче, приедете, произведёте обмен, заберёте у Рельса несколько ящиков. Доктор ему отдаст, что положено.

— Можно его кокнуть и даром всё забрать, — предложил было Бандикут, но тут же выставил перед собой ладони, словно защищаясь: — Молчу. Приедем, отдадим, заберём. Никаких проблем.

— Слава богу, дошло. И едете сюда. Если возникнут сложности, вызывай меня по мю-фону.

Это была новость. Рождественский и не знал, что у лысого энергика есть мю-фон. Он видел, как подполковник Гончаренко извлёк такую штуку из разбитого сталтеха и раздавил каблуком ботинка, но не подозревал, что этот имплант имеется у Бордера. Принцип действия мю-фона до сих пор никто толком не изучил, за Барьером его хранение жестоко каралось, внутри Барьера имплант-передатчиком пользовались далеко не все, потому что последствия такого использования были непредсказуемы. Видимо, Бордер тоже выходил на связь через мю-фон только в экстренных случаях. Вот как сейчас, к примеру.

— Заметано, — согласился Бандикут, у которого, получается, тоже стоял подобный имплант. Похоже, о своих товарищах Володе Рождественскому предстояло узнать ещё очень много нового.

Не говоря больше ни слова, маленький сталкер забрался на пассажирское сиденье «магнолии».

— Давай, — Бордер протянул лейтенанту руку. — Мы ждём.

Рукопожатие сталкера оказалось сильным и ощутимо тёплым.

— Возвращайтесь скорее, — жалобно сказала Марина. Снова одетая в старый побитый бронекостюм, она выглядела очень трогательно, и военврач подумал, что вот из таких девушек, наверное, и выходят лучшие жены — не из холодных красавиц и не из застёгнутых на все пуговицы дурнушек, поскольку и у тех, и у других полно комплексов и всяких других тараканов, а именно из таких вот спокойных и обаятельных среднестатистических девчонок. Но при этом, конечно, не из дочерей председателей Советов Федераций…

— Шеф, два счётчика! — дурным голосом завопил Бандикут из машины.

Толстяк поспешил к настенному щитку, откинул крышку и щёлкнул тумблером. Загудел мотор, и ворота из толстой бетонной плиты, закованной в стальную раму, стали медленно подниматься. Володя сел за руль, погладил рукой панель сенсорной коробки передач, подправил камеру заднего вида и запустил двигатель. Ворота тем временем уже поднялись настолько, чтобы «магнолия» смогла проехать. Помахав рукой оставшимся в Растамановском подвале, лейтенант аккуратно вырулил наружу и по пологому пандусу направил автомобиль ко вторым воротам. Для старого бомбоубежища, которым военврач считал логово Растамана, это уже смотрелось крутовато. Зачем всё это было построено под зданием школы, оставалось только догадываться, но Володе Рождественскому и без того хватало парадоксов Зоны.

— В последний раз, помню, на тачке ехал в «Золотую рощу» за бухлом, — предался воспоминаниям Бандикут. — Нам с мужиками малость не хватило, меня за добавкой послали. Тачка, конечно, получше была, эта совсем уж рухлядь, где её только жиртрест раскопал…

— Слушай, помолчи, пожалуйста, — сквозь зубы попросил Володя, и они выехали на поверхность.

* * *

Вести машину по полуразрушенному Академгородку было ещё более диким и пугающим занятием, чем передвигаться на своих двоих. «Магнолию» то и дело подбрасывало на кочках и глубоких выбоинах, дорога как таковая отсутствовала, разогнаться свыше десяти километров в час не представлялось возможным. Двигатель мерно урчал, оставалось надеяться, что ни он, ни гремящая подвеска не сломаются на полдороге.

Вокруг возвышались руины вперемешку с переломанными деревьями и высокими зарослями металлокустарника с острыми листьями. Раньше здесь была красивая местность — чистый воздух, белочки сновали между соснами… Теперь же всё здесь напоминало хроникальные кадры последствий бомбежек Дрездена и Хиросимы, которые Володя видел в детстве по познавательному каналу. В одном месте, в точности как там, на единственной сохранившейся стене отпечатались четыре чёрные тени, оставшиеся от людей. Рождественский не знал, каким образом в Академзоне получились такие отпечатки, и не стал бы держать пари, что это именно тени, а не вдавленные в стену неведомой силой человеческие останки. Он поспешно отвёл взгляд, тем более что всё равно надо было в оба следить за дорогой, а не глазеть по сторонам.

— Вон там у меня баба жила, — тяжело вздохнув, произнёс Бандикут, на которого нахлынули воспоминания. — Вон тот дом… ещё цветочный магазин на первом этаже был… А здесь прямо ехай, как раз на Пироговку. Тут почти всё время по прямой, не заблудишься, доктор-врач.

«Магнолия» преодолела глубокую яму — даже не яму, а скорее просевший участок бывшей улицы, потом объехала по остаткам тротуара лежащий поперек дороги столб линии электропередачи. Брошенных машин, в отличие от окрестностей Ботанического сада, здесь почти не обнаружилось, а те, что были, представляли собой практически распавшиеся в пыль каркасы: все работоспособные механизмы были превращены в железных монстров и разбрелись по Зоне. Впрочем, препятствий здесь хватало и без машин. В одном месте пришлось перебираться через расползающиеся гряды битого кирпича, бывшего когда-то, как пояснил Бандикут, одним из корпусов общежитий университета. «Магнолия» отчаянно забуксовала, едва перевалив передними колесами гребень одной из кирпичных куч, и Рождественский уже решил, что тут им не проехать, когда целый пласт мусора впереди осыпался с тихим стуком и шорохом, и машина сползла вниз.

— Фигня война, — прокомментировал маленький сталкер. — Если обратно тут не проедем, другим путём двинем. Я здесь все дороги знаю.

Несмотря на выбитые стёкла, из пасти Бандикута на весь салон пахло жутким перегаром, и Володя демонстративно закрыл забрало шлема. Коротышка не расстроился. Вначале он принялся напевать:

Я уселся на окне

И смотрю на улицу —

Фонари сутулятся

В сигаретном облаке.

А на Пирогова

Приходит снова