Тимоти спросил:

– И ты хочешь заставить нас поверить, будто «Книга Черепов» указывает именно этот путь, так?

– Это одна из возможностей. Она дает вам шанс попасть в бесконечность. Разве это плохо? Разве не стоит попробовать? Что нам дают насмешки? Что дает нам сомнение? Куда ведет нас скептицизм? Разве мы не можем попробовать? Разве мы не можем посмотреть?

Эли вновь обрел свою веру. Стоя голым, он кричал, потел, размахивал руками. Все его тело горело. Именно сейчас он был по-настоящему красив. Красавчик Эли!

– Я участвую в этом деле с самого начала, – заговорил я, – но в то же время не дам ни цента за все это. Вы меня понимаете? Я разрабатываю диалектику мифа. Его невероятность борется с моим скептицизмом и гонит меня вперед. Натяжки и противоречия – моя питательная среда.

Адвокат дьявола, Тимоти, покачал головой – тяжелое бычье движение; его массивная, мясистая фигура перемещалась, как медленный маятник.

– Продолжай, старик. А во что ты по-настоящему веришь? В Черепа – да или нет, спасение или дерьмо, факт или фантазия? Во что именно?

– И в то, и в другое, – ответил я.

– Да? Но ты не можешь получить и то, и другое.

– Могу! – воскликнул я. – И то, и другое! И да, и нет! Ты можешь последовать туда, где я обитаю, Тимоти? В то место, где напряжение достигает максимума, где «да» крепко привязано к «нет»? Где ты одновременно отрицаешь существование необъяснимого и принимаешь существование непостижимого. Жизнь вечная! Чепуха все это, груз вожделений, старинная бредовая мечта, не так ли? Но в то же время это и реальность. Мы можем прожить тысячу лет, если захотим. Но это невозможно. Я утверждаю. Я отрицаю. Я аплодирую. Я смеюсь.

– В твоих словах нет смысла, – буркнул Тимоти.

– Зато в твоих его слишком много. Плевать я хотел на твой смысл! Эли прав: нам необходимо безрассудство, нам требуется неизвестное, нам нужно невозможное. Целое поколение научилось верить в невероятное, Тимоти. А ты вот стоишь тут со своей армейской стрижкой и бубнишь, что в этом нет смысла.

Тимоти пожал плечами:

– Все верно. А чего от меня можно ожидать? Я же просто тупой жлоб.

– Это твоя поза, – заметил Эли. – Твой имидж, твоя маска. Большой, туповатый здоровяк. Это ограждает тебя, избавляет от любых обязательств – эмоциональных, политических, идеологических, метафизических. Ты говоришь, что ничего не понимаешь, пожимаешь плечами, отходишь назад и смеешься. Почему ты хочешь выглядеть эдаким зомби, Тимоти? Почему ты хочешь от всего отключиться?

– Он ничего не может с собой сделать, Эли, – сказал я. – Он рожден быть джентльменом. Он по определению в отключке.

– Ах ты, мать твою, – весьма по-джентльменски ответствовал Тимоти. – Да что вы вообще знаете, вы оба? И что я здесь делаю? Позволить еврею и голубому протащить себя по половине западного полушария, чтобы проверить сказку, которой тысяча лет!

Я сделал легкий реверанс.

– Отлично исполнено, Тимоти! Признак истинного джентльмена: он никогда не оскорбит непреднамеренно.

– Ты задал вопрос, – сказал Эли, – так сам и отвечай. Что ты здесь делаешь?

– И не надо обвинять меня в том, что я тебя сюда потащил, – заметил я. – Это затея Эли. Я сомневаюсь не меньше, а то и больше твоего.

Тимоти фыркнул. По-моему, он ощутил численное превосходство. Очень тихо он сказал:

– Я поехал просто прокатиться.

– Прокатиться! Прокатиться! – возмутился Эли.

– Ты просил меня поехать. Ты же сам говорил, что для поездки нужны четверо, а мне на Пасху все равно делать было особо нечего. Мои друзья-товарищи. Моя машина, мои деньги. Могу же я подыграть. Вы ведь знаете, Марго балдеет от астрологии: ах, Весы здесь, Рыбы там, ах, Марс в десятом доме Солнца. Да она трахаться не станет, прежде чем со звездами не сверится, а это иногда очень неудобно. И что, разве я над ней смеюсь? Разве я подкалываю Марго, как делает ее отец?

– Если только в душе, – согласился Эли.

– Это мое дело. Я принимаю то, что могу принять, а остальное неважно. Но я к этому отношусь спокойно. Я терплю ее ведьм и знахарей. И твоих, Эли, я тоже терплю. Это еще один признак джентльмена, Нед: он добродушен, он никого не тянет в свою веру, он никогда не проталкивает свои идеи за счет чужих.

– У него нет в этом нужды, – сказал я.

– Да, нужды в этом нет. Ладно: я здесь, верно? Я плачу за этот номер, так? Я участвую в деле на четыреста процентов. Должен ли я быть Истинно Верующим? Должен ли обратиться в вашу веру?

– А что ты будешь делать, – спросил Эли, – когда мы действительно окажемся в Доме Черепов, а Хранители Черепов предложат нам подвергнуться Испытанию? Не станет ли твоя привилегия неверия помехой, и сможешь ли ты отдаться в их руки?

– Я все оценю, – медленно ответил Тимоти, – как только появится нечто, достойное оценки.

Он вдруг повернулся к Оливеру:

– Что-то ты совсем притих, Истинный Американец.

– А что бы ты хотел от меня услышать? – откликнулся Оливер. Его длинная поджарая фигура вытянулась перед телевизором. На коже проступала каждая мышца: ходячий анатомический справочник. Его продолговатый розовый член, свисавший из золотистой поросли, навеял на меня неуместные мысли. Retro me, Sathanas[21]. Этот путь ведет к Гоморре, если не к Содому.

– Не желаешь ли поучаствовать в дискуссии?

– Я не очень-то прислушивался.

– Мы говорили про эту поездку. Про «Книгу Черепов» и степень нашей веры в нее, – пояснил Тимоти.

– Вон оно что.

– Не желаете ли заявить о своей вере, доктор Маршалл?

Оливер имел такой вид, будто находился на полпути в другую галактику.

– Привилегию сомневаться предоставляю Эли, – сказал он наконец.

– Так ты веришь в Черепа? – спросил Тимоти.

– Верю.

– Хоть нам и известно, что все это абсурдно?

– Да, – кивнул Оливер, – пусть и абсурдно.

– Такую же позицию занимал Тертуллиан, – вставил Эли. – Credo quia absurdum est. Верю, потому что абсурдно. Вера, конечно, другая, но психология та же.

– Да-да, точь-в-точь моя позиция! – обрадовался я. – Верю, потому что абсурдно. Добрый старый Тертуллиан. Он высказал именно то, что я чувствую. Моя позиция, один к одному.

– Но не моя, – подал голос Оливер.

– Неужели? – заинтересовался Эли.

– Нет. Я верю, несмотря на абсурдность.

– Почему? – спросил Эли.

– Почему? – спросил и я после долгой паузы. – Ты знаешь, что это абсурдно, и все же веришь. Почему?