Именно выпускников этой школы готовились забрасывать в те тыловые районы СССР, которые являлись особенно важными в промышленном и стратегическом отношении.

Но где взять столько агентов? Их количество должно было исчисляться сотнями!

И вот тогда Эрвин Штольце, отец Отто-Панкраца, предложил адмиралу Канарису попробовать вербовать пленных красноармейцев. Он делал ставку на то, что военнослужащие Красной армии настолько подавлены успехами германских войск и нечеловеческими условиями плена, что среди них обязательно найдутся нужные люди, готовые служить рейху: и для того, чтобы обеспечить себе пристойные условия жизни после неминуемой победы великой Германии, и для того, чтобы отомстить Советской власти. Тем более что у многих и в самом деле имелись основания мстить!..

Но все-таки удовлетворять свои личные амбиции и планы выпускникам школы можно было позволить лишь после того, как они выполнят основные разведывательные или диверсионные задания. Для обучения следовало выбирать самых умных, сообразительных, ловких пленных.

Отто-Панкрац Штольце сначала пребывал в уверенности, что от русских, желающих пойти в диверсионные отряды, будет некуда деться. Однако ему пришлось обмануться в своих ожиданиях. На призыв сотрудничать с великой Германией отзывалось большей частью «мстительное отребье», как он называл этих добровольцев, которые были уверены, что немецкое командование примет их с распростертыми объятиями. Чаще всего это оказывались потомки раскулаченных или репрессированных, преисполненные такой жгучей, нескрываемой ненависти к Советам, что не были способны ни на малую толику притворства, необходимого для успеха их будущей деятельности. Пятилетний ребенок, пожалуй, и то мог бы стать лучшим разведчиком, чем эти буйные антисоветчики! Они годились, самое большее, служить только полицаями и карателями на оккупированной территории или помогать охране в концентрационных лагерях.

Устав отсеивать негодный человеческий материал, привозимый в штаб «Валли», Отто-Панкрац решил сам объехать хотя бы несколько лагерей, чтобы отобрать среди военнопленных тех, кто более или менее сохранил человеческий облик и обладает не слишком примитивным умом. Он не возражал, когда старинный приятель Вальтер Штольц пожелал его сопровождать. В некотором роде их интересы совпали: у обоих они простирались в Поволжье, в частности в Горький и Горьковскую область. Однако цели, которые преследовал Вальтер Штольц, не могли не смешить трезвого прагматика и скептика Штольце-младшего.

Представление Отто-Панкраца об оккультных способностях человека базировалось прежде всего на сказках, в которых волшебник – это волшебник всегда: постоянно, без отдыха, без перерыва на обед, вне зависимости от условий, в которые он попадет. Отто-Панкрац был органически не способен понять, что магический талант человека так же зависит от колебаний его личного настроения, состояния здоровья, магнитной деятельности Земли, солнечной активности, фаз Луны и вообще малейших изменений в окружающей среде, как и его давление, частота пульса или, к примеру, температура тела. Отто-Панкрац забывал, что даже волшебной палочкой нужно взмахнуть, чтобы заставить ее действовать!

Отсутствие какого бы то ни было духовного или физического отклика на все попытки Вальтера воззвать к неким тайным способностям пленных казалось Отто-Панкрацу вполне естественным, поскольку он в принципе не верил в наличие таких способностей, а огорчение старинного друга всего лишь забавляло, не более того.

Они с Вальтером часто спорили об этом – сначала горячо, однако со временем все более и более вяло, однако никому из них так и не удалось убедить другого в своей правоте, и это раздражало обоих. Именно в таком состоянии друзья и прибыли в Белоруссию, в так называемый лесной лагерь 352.

Горький, 1941 год

Сначала Фаину Ивановну вымыли, накормили, кое-как приодели и уложили спать в кабинете Василия Васильевича. Она была до того ошарашена разительной переменой в своей судьбе, что и слова не могла молвить, только тихонько плакала и с умилением посматривала на детей, причем старалась оказаться поближе к Саше.

Дети, однако, ее по-прежнему дичились, жались к Ольге и Тамаре, но ни о чем не спрашивали.

Когда их уложили спать и, конечно, спели «Спи, моя радость, усни», то натопили колонку для Тамары, и она надолго забралась в ванну, но сначала бросила в печку все свое белье. И вот, наконец, подруги вдвоем сели за стол.

– Слушай, знаешь, кто приезжал? – вспомнила Ольга. – Товарищ Егоров. Ну, энкавэдэшник, наш квартирант. Он в Сарове работает на каком-то номерном заводе.

– Егоров? – дрогнувшим голосом пробормотала Тамара. – Давно?

– Да в тот же день, как ты уехала. Ты утром, а он – вечером. Крестики нам всем привез. – Она показала свой. – Твой – наверху, в шкатулочке на комоде.

– Да? – переспросила Тамара с потерянным выражением. – В тот же самый день? Ну надо же…

И осеклась. Ольге показалось, что она была на грани слез.

«Очень интересно, – изумилась Ольга. – Похоже, товарищ Егоров не такой уж и бедный, как я думала… Бедными теперь можно называть товарищей Морозова и Панкратова, так, что ли?»

Тамара вдруг встала из-за стола и осторожно, чтобы не скрипнуть ступеньками и не разбудить спящих, поднялась наверх. Спустилась уже с крестиком на шее, и вид у нее был не такой несчастный, как несколько минут назад.

– А теперь расскажи, что за побродяжку ты притащила? – спросила оживленно. – Неужели хочешь ее здесь оставить?

Ольга, не вдаваясь в подробности своего знакомства с Фаиной Ивановной, рассказала, что когда-то жила у нее, а теперь привела с собой отчасти из жалости, а отчасти потому, что хотела использовать ее как няньку для детей.

– Но теперь, раз ты вернулась, нянька нам, выходит, без надобности, – закончила она.

Однако Тамара покачала головой:

– С надобностью. Мне дали один день на обустройство, то есть завтра я дома побуду, а послезавтра надо на работу выходить. И вообще… я не знаю, как и что сложится… как мы будем жить…

– Как жили, так и будем, – отмахнулась Ольга. – А на какую работу ты собралась выходить?

– На самую обыкновенную, – с вызовом ответила Тамара, почему-то отводя глаза. – Меня из Старой Пунери отпустили в обмен на то, что я кладовщицей на один склад пойду. Где-то поблизости от Московского вокзала.

– Что такое Старая Пунерь? – озадачилась Ольга. – А, ясно, это деревня, в которой ты была! И что значит – тебя отпустили? Я думала, ты приехала вместе со всеми, потому что строительство уже закончилось…

– За неделю? Закончилось? Да ты шутишь, – горестно усмехнулась Тамара. – Там еще пахать да пахать, вернее, копать да копать! Я просто не могла больше. Больше не могла!

И она расплакалась – молча, мучительно, не всхлипывая: слезы скатывались по впалым, исхудавшим щекам на шелк расписного халата, оставляя на розовой ткани некрасивые темные пятна. Неподвижное лицо Тамары выглядело пугающе – как будто плакала мертвая!