– Наверное, дико смотрится: шахтер с трубкой во рту?

– Нормально, – успокоил его Левашов.

Георгий Васильевич с наслаждением затянулся.

– Давно ты работаешь оператором?

– Восемь лет.

– Ну и как?

– Да, в общем, ничего, – сказал Левашов. – У нас это наследственное: дед был военным корреспондентом. Отец, – он горько и зло усмехнулся, – погиб в Иордании…

– Когда?

– В семидесятом. Мне восемь лет было…

Георгий Васильевич опустил голову, произнес приглушенно, не сразу:

– Побило тебя, парень…

– Не меня одного… – Левашов кивнул на трубку. – Дайте попробовать.

Он взял трубку, затянулся несколько раз.

– Табак, по-моему, не очень.

– Не очень, – согласился Георгий Васильевич, – где здесь хороший табак достанешь… Наташка говорила, ты был в Афганистане.

– Был.

– Воевал?

– Так… Пару раз попал под раздачу… Георгий Васильевич, почему вы не переедете в Москву? Все-таки единственная дочь…

– Знаешь, Жень, – помедлив, ответил Георгий Васильевич, – сегодня вы побыли дома, завтра посмотрите город, вечером Наташка сбегает к подружкам, а потом вы уедете. И единственные родители вас не удержат. Наверное, охота к перемене мест – это чертовски здорово, когда вся жизнь впереди… А я жил и работал здесь. Здесь моя земля, мое дело… – Он поморщился. – Ну вот: начались сопли в сахаре…

Левашов поднялся.

– Возможно, вы и правы. А моя жизнь – сплошные дороги…

– Может, теперь тебе не захочется никуда уезжать… – обронил Георгий Васильевич.

И было неясно: спрашивает он или надеется.

…Головной дозор подал сигнал: «Вижу опасность».

Мгновенно рассредоточившись, десантники заняли круговую оборону и приготовились к бою. Истратов стал осторожно перемещаться в голову колонны. Левашов последовал за ним.

– Ты еще куда со своей камерой, – оглянулся на него Истратов.

– Паша, будь человеком, – попросил Левашов.

– Обнаружишь нас – я тебя первого на тот свет отправлю, – мрачно пообещал Истратов.

Это можно было расценивать как разрешение.

Бесшумно, выверяя каждый шаг и прикрываясь скальными выступами, они добрались до головного дозора.

– Вон, – сказал Ким Балабанов, старший головного дозора, передавая Истратову бинокль, – слева от тропы развалины Шурупдары, видите? Метров четыреста…

– Ну…

– ДШК[11]видите?

– Вижу… – внутренне холодея, произнес Истратов, нащупав биноклем ствол крупнокалиберного пулемета.

– Видимо, недавно оборудовали, – пояснил Ким. – Еще толком не замаскировались…

– А «духи»? – нетерпеливо спросил Истратов. – «Духи»? – Я насчитал четверых…

– Так, приехали…

Истратов отложил бинокль, прислонился спиной к валуну, бросил в рот соломинку – очень хотелось курить, но теперь это было невозможно: «духи» наверняка вели наблюдение.

– Думаешь, не пройдем? – глупо спросил он.

– Как?..

– Сейчас бы винтовочку с глушителем, – мечтательно произнес Истратов. – Лучше две.

– Три. Кто больше? – подал голос Левашов.

Истратов смерил его тяжелым взглядом, но ничего не сказал.

– Товарищ капитан, – предложил Ким, показывая рукой перед собой, – вон по той балочке можно спуститься вниз, обойти кишлак с противоположной стороны и подойти почти незаметно…

– Мы их бесшумно должны убрать, Ким, – возразил Истратов. – Иначе все летит к чертовой матери.

– Да я понимаю, – с досадой сказал Ким.

Левашов посмотрел на часы.

– Через час у них время намаза, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

– Твою мать, Левашов! – лицо Истратова озарилось блаженной улыбкой. – Хоть на что-то ты годен. Ким, отбери семь бойцов. Ты восьмой. Работать только ножами. Даже если вас будут убивать…

Они сбросили лыжи, упали в снег, долго напряженно вглядываясь в безликий темнеющий купол неба.

– Слушай, – неожиданно сказал Левашов.

На небе ни звезды, ни тучи.

Ни солнца, ни луны на небе нет.

Сегодня небо с нами несозвучно —

Оно от нас закрылось на обед.

Наташа привстала.

– Что, прямо сейчас придумал? Вот так, глядя в небо? – недоверчиво спросила она.

– Сейчас.

– Врешь, Женька!

– Что значит врешь? – возмутился Левашов. – Я вообще человек незаурядных способностей…

– Ты незаурядный трепач, мелкий враль, хвастунишка… Сволочь ты порядочная… – Она вдруг всхлипнула беспомощно, по-детски. На глазах показались крупные, голубого свечения слезы. – Женька, я теперь без тебя не смогу, слышишь…

Он прижал ее к себе, нежно, терпеливо гладил по волосам. Молчал. Все было ясно без слов.

– Дай мне сигарету, – попросила Наташа.

Левашов сел, нащупал в объемистом, одолженном Георгием Васильевичем тулупе сигареты, протянул Наташе.

– В этом тулупе ты похож на пьяного сторожа из продмага.

– Почему на пьяного? – удивился Левашов.

– Потому что на трезвого ты никак не похож.

Левашов расстегнул рюкзак, достал термос, бутерброды. Налил кружку обжигающего кофе, увенчал бутербродом.

– Ешь…

– Левашов, у тебя есть мечта? – с набитым ртом спросила Наташа.

– Есть. Я мечтаю лечь в Мертвое море, лежать и перелистывать журнал.

– Что за идиотская мечта? – чуть не поперхнулась Наташа.

– И чтобы по этому поводу у меня обязательно сохранилась фотография: я лежу на спине и читаю журнал.

– Ты все-таки очень приземленный человек, Левашов, – вздохнула Наташа.

На небе появилась первая, еще далекая, холодная звезда.

– Звезда, – сказал Левашов. – Звезда, Наташа.

Наташа повернулась к небу.

– Звезда… Первая. Наша звезда…

Прощались в здании вокзала. Собственно, какой это был вокзал – одноэтажная, затерявшаяся в снегах Приполярья железнодорожная станция.

Георгий Васильевич неуклюже поцеловал Левашова, ткнул в грудь огромной лапищей.

– Если что – здесь ваш дом, – глядя в сторону, сказал он. Наташа прижалась к отцу и заплакала. Так уже было в день их приезда, и Левашов понял, что между отцом и Наташей своя, особая связь – словно она не взрослела, а он не старел, и отношения оставались такими же, как много лет назад.