Судья стукнул молоточком. Мария отпрянула в сторону.

– Я понимаю вас, адвокат, – сказал он. – Но суд не может одобрить применение вами таких сомнительных приемов. Старайтесь разговорить свидетеля другим образом.

Дубровская с отчаянием взглянула на Марию.

– Кого ты встретила на лесной тропе? – спросила она.

– Э-э?

– Ты шла по лесной тропе и несла бутерброды Ольге, а тут из-за кустов выскочил… Кто? Говори же! Кого ты увидела?

– Похоже, защитник знает куда больше свидетеля, – негромко заметил прокурор, и в зале раздался смех.

– Расскажи нам о том человеке, – попросила Дубровская. – Каким он был? Помнишь, ты мне говорила про черта…

– Черта? – переспросила Мария. – Черного такого, с глазами?

– Да-да, – обрадовалась Елизавета. – Ну же! Рассказывай…

Где-то за спиной негромко скрипнула дверь.

– Ваша честь, извините за опоздание, – раздался негромкий голос. – Позвольте пройти…

Судья досадливо махнул рукой. Он внимательно следил за допросом. Но свидетельница обернулась и на мгновение застыла, как изваяние.

– Мария! – окрикнула ее Дубровская. – Я здесь. Смотри на меня и отвечай на вопросы. Так что там насчет черта?

В зале опять послышался смех. Прокурор пожал плечами и понимающе улыбнулся публике. Глядите, мол, в каком спектакле меня заставляют участвовать!

Но Мария сбилась. Она смотрела на адвоката и опять мяла в руках ситцевую ткань своего костюма.

– Я ничего не видела, – проговорила она с дрожью в голосе. – Я хочу остаться дома. Я не поеду в больницу… Я вас не знаю! Я никого не видела! Никогда. – Она начала всхлипывать, как ребенок.

– Ну, Мария! – Дубровской и самой было в пору разрыдаться. – Ты же рассказывала мне про мужчину, черного, быстрого…

– Ваша честь, протест! – лениво поднялся с места обвинитель. – Я не понимаю, почему вы разрешаете защитнику вымогать показания у свидетеля? Похоже, все это представление было пустой тратой времени.

– Защитник, заканчивайте допрос, – вздохнул судья.

– Еще один вопрос, Ваша честь! – умоляюще воскликнула Елизавета и, повернувшись к Марии, спросила: – Скажи, Мария, писательница сбрасывала со скалы Крапивину? Отвечай! Да или нет!

– Не видела я ничего! Не знаю, – продолжала хныкать Мария.

– Ах ты, заячья душа! – не выдержала адвокат. – И хватает у тебя совести стоять здесь и врать, глядя нам в глаза! Из-за твоей трусости пропадает человек, а ты стоишь и трясешься, как осиновый лист!

– Ваша честь! – возмутился прокурор. – Поведение защитника становится вызывающим. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из участников процесса так издевался над бедным больным человеком! Очевидно, что свидетельница не отвечает за то, что говорит. Ее проблемы… м-м-м… налицо!

Прокурор ничего не сказал про ненормальность Марии, зато выразительно постучал себя кулаком по макушке. Все было ясно без слов.

– Какое это имеет значение! – взвилась Дубровская. – Вы покажите мне статью из УПК, где сказано, что больные не могут свидетельствовать? У нее есть глаза, так? Она знает, что видит. От нее требуется одно: отвечать. Вчера она мне рассказала все!

– Да, когда вы ее закормили пирожными, – хмыкнул прокурор. – Мне кажется, защитник нарушил нормы адвокатской этики, Ваша честь! Подкуп свидетеля, давление и угрозы – мы что, оставим все это без наказания? Хорошенькое дело…

– Нам придется закончить допрос. Вы же видите, в нем нет никакого смысла, – заявил Берестов, обращаясь к адвокату. – Пристав, помогите свидетельнице выйти из здания суда.

Мужчина в форменной одежде подошел к Марии и осторожно взял ее за руку. Женщина не сопротивлялась. Она размазывала слезы по щекам и все время пугливо оглядывалась, словно где-то в зале сидело привидение. К дверям она подошла едва ли не бегом.

А Дубровская сидела и смотрела, как уходит свидетель, на которого она возлагала такие большие надежды. Изменчивая удача опять уплыла из ее рук, вильнув на прощание хвостом из дешевого ситца.

– Не очень-то вам помог ваш свидетель, – блеснул улыбкой прокурор, приобнимая Елизавету за талию. Он был в прекрасном расположении духа и собирался использовать обеденный перерыв по максимуму. – Ну, ничего! Опыт приходит с годами.

Дубровская возмущенно передернула плечами, но веселый обвинитель уже промчался мимо нее по коридору, болтая о чем-то с секретарем судебного заседания.

– Не расстраивайтесь вы так, – молвила Данилевская, беря адвоката за руку. – Конечно, это была пустая затея. Мария – больной, непредсказуемый человек. Я же рассказывала вам о ее выходках.

– Но вчера эта самая женщина выдала мне важнейшие сведения! – с отчаянием в голосе воскликнула Елизавета. – Она видела вблизи места происшествия какого-то мужчину. Я ей поверила.

– Кого-кого? – догнал их Максимов. Он слышал, должно быть, последнюю фразу, и это его взволновало. – Она так вам и сказала?

– Нет. Ну, она, конечно, плела мне что-то про лесного черта, – сказала Дубровская. – Но черти не говорят: «Прочь с дороги, не то расшибу тебе голову!» Понятно, что это был мужчина.

– А может, все-таки женщина?

– Да нет. Говоря об этом дьяволе, Мария постоянно упоминала мужской род. «Черный, быстрый, страшный». Вряд ли это могла быть женщина. Хотя, кто знает, что творится у нее в голове?

– В какой-то момент мне показалось, что она разговорилась, – вспомнила Данилевская. – На вопросы судьи она отвечала довольно бойко, а потом словно впала в ступор.

– Жаль, что я видел только конец, – проговорил Павел. – Меня задержали на работе. Начальник страшно недоволен моими постоянными отлучками.

– Я его понимаю, – заметила Диана. – Тебе совсем не нужно ходить сюда, как на службу. Помочь мне ты все равно не можешь.

– Ну как ты можешь так говорить, Диана? – укоризненно заметил Максимов. – Ты же знаешь, как это для меня важно!

– Знаю, знаю. Прости.

Между ними завязалась обычная беседа, и Дубровская почувствовала себя лишней. Она тихонько отстала, сделав вид, что ей срочно понадобилось найти бумагу в папке. Она присела на скамью возле лестницы. А супруги так и ушли вперед, не замечая, что одним человеком в их компании стало меньше.

…Мария шлепала по лужам, не замечая, что туфли, которыми она так дорожила, уже насквозь промокли. Она бы, разумеется, побежала, но ее дыхание и без того сбилось, напоминая хрипы задыхающегося астматика. Горло схватило холодной петлей ужаса, а в глазах плясали черные точки.

Это лицо она узнала не сразу, но вот голос! Не зря еще в детстве мамке говорили, что у нее абсолютный музыкальный слух. Как уживаются талант с ее помешательством, никто, конечно, объяснить не мог. Но факт оставался фактом. Мария превосходно улавливала голосовые интонации, и образ человека запечатлевался в ее мозгу не фотографическим, а звуковым способом. Она отлично помнила, как говорила Ольга: громко, отрывисто, обрубая фразы, как топором. Легкая хрипотца ничуть не мешала ей в общении, скорее, она даже работала на образ сильной, бесстрашной скалолазки, какой ее и представляли читатели. Голос Данилевской был иным, хорошо поставленным, как у всех, кто привык выступать на публике. Но Марии он нравился меньше. Может, спокойную уверенность писательницы она воспринимала как фальшь? Где была, спрашивается, ее твердость и решительность, когда Мария подходила к ней во время встреч с читателями? В голосе писательницы отчетливо звучали истеричные нотки, словно литературная дива была готова в любой момент позвать охрану. Но то, что Мария услышала в лесу, запомнилось ей навечно. Тогда это был даже не человеческий возглас, а рык испуганного зверя. Причем принадлежал он не загнанному волку или свирепому кабану, а шакалу, который из чувства самосохранения был готов на многое. Сегодня он сбросил эту личину, и голос его обрел привычную мягкость и даже некоторую слабость, но Мария знала точно: оборотням верить нельзя! Она уходила все дальше и дальше от здания суда, и ее бедное сердце потихоньку успокаивалось…