Наверное, именно из благодарности к Мики, речи которой оказали такое целительное действие на ее душу, дочь сама вызвалась взять на себя нелегкий труд переноса записанных на пленку бесед на бумагу. Ведь раньше она, как правило, отмахивалась от моих просьб: у нее всегда было полно работы, в те дни, когда ей не надо было идти в консерваторию, она давала уроки на дому и должна была готовиться к ним, чтобы проводить их с максимальной отдачей. Но сейчас, как только выдавалась свободная минута, она садилась за обеденный стол, ставила кассету и, прослушав несколько фраз, записывала их, повторяя про себя. Это была скучная, требующая большого терпения работа, продвигалась она крайне медленно, и в конце концов, не выдержав, я сказал:

— Хватит, не мучайся больше. Лучше я буду по несколько раз подряд слушать пленку. Перестань с этим возиться.

— Нет, я все-таки попробую довести дело до конца, мне и самой интересно, что получится, может быть, лучше пойму.

И она с серьезным видом продолжала выполнять свою монотонную, кропотливую работу. Я решил по возможности не вмешиваться. Не помню, сколько времени все это продолжалось, но вот в один прекрасный день, когда я спустился в столовую к ужину, дочь с довольным видом показала мне тетрадь.

— Вот возьми, кассета от такого-то октября готова, — сказала она.

После ужина я унес тетрадь к себе в кабинет и погрузился в чтение. У дочери всегда был неважный почерк, к тому же она, очевидно, записывала текст, то и дело прерываясь и сосредоточенно вслушиваясь в звучащий на пленке голос, знаки получились совсем мелкими, неровными, совершенно неразборчивыми, я замучился их читать Уж лучше было самому слушать пленку. Но не мог же я ей это сказать, ведь она так старалась! Через два дня я вернул дочери тетрадь.

— Речи госпожи Родительницы при чтении действительно становятся куда понятнее, — сказал я, — но все это совершенно не срочно, можешь не торопиться.

Однако дочь по-прежнему, как только у нее выдавалась свободная минутка, сражалась с кассетами, и мне было больно смотреть, как она мучится с этой нудной работой. Не помню, как долго это продолжалось, но вот однажды утром из издательства позвонила редакторша К. и сказала, что будет у меня в одиннадцать.

Я тут же решил, что рукопись им не подошла и она приедет, чтобы ее вернуть.

К. пришла ровно в одиннадцать. Погода стояла хорошая, я был в саду и видел, как она идет от ворот по каменной лестнице. Мне в глаза сразу бросился большой бумажный пакет с грифом издательства, который оттягивал ей руку. «Это, несомненно, моя трехсотстраничная рукопись», — подумал я и, заранее готовый ко всему, провел ее в салон.

Церемонно приветствовав меня, К. тут же извлекла из пакета рукопись и, бережно положив ее на стол, за которым мы сидели друг против друга, приступила к разъяснениям. В последние годы я стал туговат на ухо, но считал, что вполне могу обойтись без слухового аппарат. Из того, что она говорила своим нежным голоском, я расслышал далеко не все, но мне показалось, что смысл ею сказанного сводился к следующему:

— Я посоветовалась с руководством издательства, и мы решили, что можем планировать издание вашей рукописи на июль. Я принесла вам копию корректуры. Что касается названия, то условно мы назвали книгу «Улыбка Бога».

То есть все вроде бы складывалось для меня благоприятно, но, не веря собственным ушам, я, с трудом преодолевая смущение, торопливо проговорил:

— Простите, я что-то в последнее время стал глуховат… — И, приложив ладонь к левому уху, придвинулся к ней поближе.

Улыбаясь, она любезно принялась объяснять снова. Поняв, что я вовсе не ослышался, а, наоборот, понял все совершенно правильно, я успокоился. На столе передо мной лежала вовсе не моя рукопись, а что-то вроде макета будущей книги, состоящей из двухсот с лишним страниц.

— Что вы скажете о названии «Улыбка Бога»?

Ее вопрос заставил меня очнуться.

— «Улыбка Бога»? Почему бы и нет?.. Знаете, я долго размышлял над названием, но так и не смог придумать ничего подходящего, слишком был сосредоточен на самом себе, пытался понять, почему вообще я начал писать эту книгу. Но если подумать о самом произведении, то «Улыбка Бога» вполне подходит. Давайте остановимся на нем.

— Вот и прекрасно. Нам придется поторопиться, чтобы успеть выпустить книгу к июлю. Когда будет полностью выправлена первая корректура, я принесу ее, чтобы вы посмотрели. А пока оставляю вам дубликат гранок. Прочтите и, если вам захочется внести какие-то кардинальные исправления, как можно быстрее сообщите нам.

С этими словами она решительной походкой удалилась. Я проводил ее до ворот и, воздев руки к безоблачному небу, безмолвно возопил: «Вы слышали? Книга выйдет в свет в июле. Под названием „Улыбка Бога“!»

Потом я пошел назад, к красной сливе. Цветы на ней давно опали, ветви были покрыты зеленой листвой. Старое дерево с полым дуплом ничего мне не сказало. Я подошел к магнолии, но болтливая старейшина сада тоже не удостоила меня взглядом, только величественно вздымала к небу свои ветви, сверкающие мощной листвой. «Ну вот и прекрасно», — удовлетворенно кивнул я и посмотрел вниз — разросшаяся сплошным ковром сурепка тянула вверх увенчанные желтыми цветами стебли и горделиво нежилась в солнечных лучах. Она так разрослась, что захватила даже клумбу с розами и почти заглушила их.

Что ж, придется немного потерпеть, ведь сурепка не цвела с прошлого года, как только она отцветет, надо будет ее выполоть с клумбы. С этой мыслью я вернулся в дом и, сев за стол, на котором были разложены гранки книги, снова порадовался, что она выйдет уже в июле.

За всю свою шестидесятилетнюю писательскую жизнь мне ни разу не доводилось испытывать такую радость. Я объяснял себе это тем, что ведь писал я под диктовку Мики, никакой уверенности в результате у меня не было и теперь, естественно, я чувствую облегчение от сознания выполненного долга.

Госпожа Родительница, живосущая Мики, начиная с октября прошлого года часто приходила ко мне, она ласково беседовала со мной, наставляла меня, подбадривала, иногда бранила, но при этом в ее голосе всегда звучала материнская любовь и ей никогда не изменяло чувство юмора. В те дни, когда она не приходила, я слушал ее речи, записанные на пленку, поэтому голос Мики постоянно звучал в нашем доме, и не только голос, иногда мне вдруг начинало казаться, что Родительница живет вместе с нами.

Поэтому я решил, что мне не надо даже сообщать ей о своей радости, она и без того все прекрасно знает. У меня на душе стало совсем легко, и с умиротворенным сердцем я принялся за чтение гранок своей книги.

Я словно бы читал чужое произведение, ясно видя все его достоинства и недостатки, но в целом впечатление создавалось скорее хорошее, и постепенно я успокоился. Более того, читая, я сам испытывал сердечное волнение, многое поражало меня. Особенно когда я читал о днях, проведенных в санатории во французском городке Отвиле. Я невольно проливал слезы, читая главы, в которых описывалось, как мы, четверо чистых сердцем юношей во главе с гением Жаком, борясь со смертью, серьезно пытались постичь, в чем смысл человеческой жизни.