Это была крамола и ересь. Крамола и ересь из уст той, что должна бы следить за моральным обликом рода! Но больше, чем эти неожиданные, бунтарские слова, меня поразили цветастые, выспренние обороты, явно позаимствованные из контрабандных "книжечек в розовых обложках",как их называла Соня. Я поежился — в беседке было сыро, а белое церемониальное одеяние мало спасало от холода. Да и откровения, падающие на меня в последние дни, вызывали оторопь.

— Знаешь, братец, — подал голос Терри, — я всегда знал, что ты слегка чокнутый. Но я и предположить не мог, что ты можешь превратишь в балаган даже собственное самоубийство.

Флайбус, мерно гудя, все увеличивал расстояние между мной, и Таншером, где осталось мое глупое сердце. Наплакавшись прошлой ночью всласть я больше не злилась на Сая. В конце-концов, не сам же он нашил на свою куртку мои бусины. Он был честен со мной, ничего не обещал, не строил планов. По большому счету даже первая наша близость случилась по моей инициативе: промолчи я тогда либо скажи "нет", и ничего бы не было. Ну а отказываться, когда предлагают — глупо, и я прекрасно это понимала.

За своими переживаниями я не сразу заметила, что Петька с Пашкой тоже ведут себя не так, как обычно. Братья Хольм были сумрачны, не подтрунивали надо мной, не пикировались между собой, и обстановка во флайбусе была под стать моему настроению. Уж не знаю, что случилось до нашего отлета, что так их взбудоражило. Сама я мало, что помнила, потому что делала всё автоматически, как в тумане, и думала только о том, как бы не расплакаться на людях. Сейчас я очень жалела, что сбежала от Сая, не позволив себе ни прикоснуться к нему, ни взглянуть в последний раз.

— Соооооооонь, — послышалось с переднего сидения, — А говорила, что замуж не хочешь!

Пашка никогда особым терпением не отличался, именно поэтому чаще всего оказывался за рулем. Вести флайбус, когда рядом кто-то постоянно ерзает, крутится и тараторит — ужасно утомительно.

— Не хочу, — огрызнулась я, — это так, случайно вышло.

На передних сиденьях зафыркали.

— И что муж-то твой? Как?

— Как-как… Дурак он! — обиделась я, и всхлипнула не сдержавшись.

— Любовь до гроба — дураки оба, — пропел гнусавым голосом Пашка, уворачиваясь от оплеухи, — сумасшедшая, я же за рулем, разобьемся!

— Он что, обижал тебя? — более обстоятельный Петька насупился, — Да если этот драный песчаный кот хоть пальцем тебя тронул!!!

Я вздохнула. Тронул, и не только пальцем. Только вот не это было самым обидным. Обидным было то, что больше трогать не захотел. Но как бы я ни была огорчена и зла, мне не хотелось, чтобы про Сая говорили плохо.

— Да хороший он, хороший! Заботился обо мне, защищал, подарки покупал. Просто… ну вот так получилось.

— Ну так если он хороший — за что… — договорить Петька не сумел, потому что закашлялся, получив от брата кулаком в бок.

— Ты бы полежала, — предложил Пашка, — на тебе лица нет, хочешь своих перепугать, явившись им по буку больше похожей на смерть?

— Да не хочется, — буркнула я, — я и так неплохо сижу.

Однако это было не совсем правдой. Я поерзала, понимая, что что-то вызывает у меня чувство дискомфорта, сунула руку за спину и вытащила завалившийся в щель между спинкой и сиденьем глянцевый журнал. Темная обложка с ярким названием, показавшимся смутно знакомым, немного озадачили:

— Мальчики, вы собираетесь завести собачку? — осторожно уточнила я.

— С чего ты это взяла? — удивился Петер, оборачиваясь ко мне, и, неожиданно заливаясь краской.

— Ну Мист, ну зараза, — Пауль, кинувший на меня взгляд в зеркало заднего вида тоже пылал ушами, — Соня, отдай журнальчик Петеру, там нет ничего интересного.

А я вспомнила, где именно мне на глаза попадалась надпись "Галапет", выполненная характерным шрифтом. Конечно же тайная заначка кузена Майкла!

— Ни за что, — заявила я парням, — я его еще даже не изучила.

Наверное, прежняя я тут же бы отдала журнал Петьке, и еще долго бы хотела провалиться под землю от смущения. Но та, прежняя я осталась на пороге спальни в доме Сая, а я нынешняя смело раскрыла журнал на центральном развороте.

— Ну ничего себе! Им же так неудобно! — вырвалось у меня и я подняла глаза на парней, которые демонстративно разглядывали дорогу, — Как я понимаю, если мне потребуется консультация на тему "как такое можно повторить", то к вам обращаться бессмысленно?

Братья в ответ промолчали. d> И я углубилась в рассматривание картинок и чтение изредка попадающегося скудного текста. Когда академический интерес стал опасно меняться на совсем другие чувства, я откинула журнал в сторону.

— Ну вы, парни, блин, даете. Я, наверное, все же прилягу — выспаться ночью мне так и не удалось.

— Плед с подушкой лежат где-то рядом с тобой, на заднем сиденье, — донеслось от них

Я вздохнула, нашарила сверток и потянула его к себе, когда из под него с тихим шорохом выскользнул большой, плотный и несомненно бумажный конверт из антикварных вещиц, что так распространены на Кериме. Я торопливо подняла его.

— Тут у вас что-то упало, — сообщила я парням, демонстрируя конверт в зеркало заднего вида, — уж простите, в этот раз открывать побоюсь. Куда положить?

— Да куда хочешь, — отозвался Петька, — Это твой передал. Велел отдать, когда браслет расстегнется.

— Петер, как ты мог нарушить последнюю просьбу? — патетически воскликнул Пашка.

— Да я-то причем? — сделал честные глаза Петька, — Она же сама конверт нашла. Ушлая нынче молодежь пошла, зазеваешься — портки снимут, и не заметишь, а тут какой-то конверт.

Я только вздохнула.

Плотный картон клапана поддавался плохо, я сосредоточенно сопела, отвоевывая у него миллиметр за миллиметром, пока наконец не победила. Из открытого конверта на заднее сиденье выпала стопка бумаг и тяжелый бархатный мешочек. В мешочке оказалась очень необычная подвеска — сделанная из тонкой проволоки ажурная клетка, украшенная листьями, в которой были сломаны несколько прутьев. Я узнала руку мастера и грустно улыбнулась, понимая, что Сай тогда, на Ак-Тепе заказывал подарок для меня. Мешочек под пальцами зашуршал, и я выудила из него коротенькую записку. Я разгладила узкую полоску бумаги, разглядывая бисерный почерк Сая. "Прости, так было надо. Теперь ты свободна. Я люблю тебя больше жизни" Пальцы пришлось сжать в кулаки, а на кулаки сесть сверху, потому что бумажку хотелось помять, изорвать и выкинуть. И я бы так и сделала, не будь там слов, которых я так и не услышала от Сая за все время нашей недолгой семейной жизни. Слова же, которые я слышала под садхом или в полусне в палатке, казались поутру лишь плодом разыгравшегося воображения, и я не знала, было это на самом деле. Бумаги лежали веером: документ о заключении брака, какие-то схемы, планы, и нежно-лиловый с золотой голографической наклейкой лист с надписью "Завещание".