Это опять из Хун Цзычэна. Нравится мне он. Мудрец потому что.:]

А вот с А. творится что-то не то. Он теперь вообще неживой стал, ходит, как сонная муха.

Точно – наркотики. Дурак...:]

* * *

В пятницу Илья пригласил Яну в кино. На самом деле – в кино, а не на свидание под предлогом просмотра очередного блокбастера, крепко скроенного с помощью современных компьютерных технологий.

Дело в том, что, по странному совпадению, и Илья, и Яна любили Иоселиани. Чудноватый французско-грузинско-советский режиссер, по их общему и редкостно единодушному мнению, видел жизнь такой, какой она есть на самом деле. Яна даже подозревала, что Иоселиани знает о Великом Круге и подпускает в своих фильмах весьма острые шпильки во всемогущие задницы Пастырей.

Понятное дело, что в новомодных долбисерраундных кинотеатрах заведомо некоммерческое кино не крутили, но, на радость киноманам, в столице по-прежнему существовал «Иллюзион».

Этот кинотеатрик, изначально задуманный как «домашняя церковь» для жителей высотки на Котельнической набережной, давно уже стал прибежищем интеллектуалов и ценителей хорошего киноискусства.

В эту пятницу показывали «Охоту на бабочек» – удивительно тонкий и пронзительный фильм. Иоселиани в нем, по мнению Яны, превзошел самого себя. Илье больше нравились «Фавориты Луны», но и на «Охоту...» он шел с удовольствием. Ему полюбилось настроение, созданное в этом фильме. «Эта деревня здорово напоминает мне то место, где обрели счастье булгаковские Мастер и его Маргарита», – не раз говаривал Илья и грустно вздыхал, украдкой поглядывая на Яну...

Отпроситься с работы в пятницу – дело хитрое, но реальное. Впрочем, Илье и сочинять-то ничего не пришлось. Потрясая пухлой папкой, он сразу поставил свою начальницу-главбухшу в известность, что убывает на встречу с налоговиками, и получив барственный кивок увенчанной башней волос головы, немедленно и убыл – на станцию метро «Таганская-радиальная».

Яна из своей нотариальной конторы вообще уходила, когда хотела – в нее были безнадежно влюблены все сослуживцы-мужчины, от начальника до водителя, и даже одна женщина, считающая себя лесбиянкой.

Смотреть Иоселиани «натощак», то есть трезвым – это пытка. Напротив, после принятия любого алкоголя в водочном двухсотграммовом эквиваленте фильмы гениального французского грузина расцветали совершенно неожиданными красками, а картинка на экране словно бы раскрывалась с новой стороны, иногда даже пугая своей удивительной отточенностью.

Встретившись на выходе из метро, Илья с Яной взяли по паре баночек настоящего английского джин-тоника, продававшегося в поражавшем выбором спиртного магазинчике напротив храма Святого Николая Чудотворца, и не спеша двинулись в сторону кинотеатра.

Уютные кривоватые улочки и переулки, заполнявшие собой все пространство между Москва-рекой, Яузой и Таганской площадью, поражали своим малолюдством. Впрочем, это было вполне объяснимо – тут почти никто не жил, а старинные двух-трехэтажные особнячки занимали офисы, конторы и учреждения.

Единственным исключением был огромный, щедро украшенный лепниной и прочими архитектурными излишествами сталинский дом на Гончарной улице. Когда-то Илья бывал в нем едва ли не ежедневно – здесь обитал Вадим Завадский, верный друг Зава-Арамис, так неожиданно оказавшийся Наблюдающим Великого Круга.

Сказать по правде, Илья до сих пор не отошел от того злобного изумления, которое охватило его после признания Вадима. И где-то в глубине души Илья считал, что наказание, наложенное Пастырями на Завадского, справедливо, но не с точки зрения его вины перед Великим Кругом, а с точки зрения некой высшей, надмировой справедливости.

Зава поплатился за то, что предал самого себя, – так думал Илья, и это свое убеждение он готов был отстаивать перед кем угодно...

Впрочем, сегодня Илье не хотелось размышлять о каких-то серьезных и неприятных вещах – уж слишком весенним, слишком радостным и ярким выдался день.

В пронзительно-синем небе яростно полыхало желтое солнце. На подсохших крышах весело чирикали воробьи, и в тон им что-то дерзкое орали с веток старых тополей вороны.

Готическим храмом плыла в небесной синеве серебряная высотка, и обрамленная колосьями звезда на ее шпиле горела нестерпимым холодным огнем.

– «А тому ли я дала... обещание любить? Мама, ну не виноватая я, не виноватая я, что не могу я без любви любить богатого!» – писклявым голосом спел мобильник в кармане у Ильи. Он вынул телефон, глянул на определившийся номер – звонили с работы. «А нет меня, на фиг!», – радостно подумал Илья и отключил звук.

– Поп-суш-ник-ты, Пр-валов! – улыбнулась Яна. – У-т-бя-па-т-логи-ческая-тя-га-к-зв-здам-шоу-б-знеса!

– Ну, если звезды зажигаются, значит это кому-нибудь нужно, – философски закатил глаза Илья.

– А-га, да-т-лько-вот-они-вс-гда-гас-нут, а зн-чит – ни-ка-кие-это-не-зв-зды! – рассмеялась в ответ Яна.

Так, болтая и потягивая джин-тоник, они прошли по Верхней Радищевской улице, свернули в тихий Рюмин переулок и оказались на Гончарной. Впереди свежо белели приземистые башенки подворья Свято-Пантелеймоновского русского Афонского монастыря, а за глухой стеной высились черные, строгие купола храма Святого Великомученика Никиты.

– Здесь монахов готовят, перед тем как в Грецию, в сам Афонский монастырь, отправлять, – сообщил Яне Илья, указав рукой с зажатой в ней банкой на белый шатер колокольни.

– Ж-уть, н-верное, стр-ашная – д-вести-с-бя-до-т-го, что-бы-ст-ать-м-нахом. – Яна по-детски скривила губы.

– Кому жуть, а кому – счастье, – пожал плечами Илья, и почему-то опять подумал про Завадского: «Сидит, наверное, Вадька в каком-нибудь архиве, пыль глотает, бумажками шелестит...»

– С-м-три, Пр-валов! – Яна подергала Илью за рукав. – Р-яж-енные!

По противоположной стороне улицы двигалось десятка полтора подростков. Все в причудливой черной одежде, с одинаковыми черными волосами. У девчонок ярко выделялись на бледных лицах густо-угольные губы и жирно подведенные глаза, отчего казалось, что все они в масках театра Кабуки.

Впрочем, немногочисленные кавалеры тоже не отставали от своих подруг. До крашеных губ дело не дошло, но на щеках у пацанов чернели какие-то символы, а многочисленные цепи и всевозможные висюльки заставляли вспомнить вериги блаженных.

– Это не ряженые, – Илья усмехнулся, припомнив девиц из метро, – это глумы. Ну, типа панков там, рокеров и прочих хиппи. Неформалы, как раньше говорили.

– А-а-а! – понимающе кивнула Яна и замолчала, с профессиональной пристальностью разглядывая темные покачивающиеся фигуры.

Вереница подростков тем временем начала пересекать улицу. Глумы двигались странной, водолазной походкой. Они не разговаривали друг с другом, не вертели головами и вообще не делали лишних движений.

– Небось под кайфом все! – предположил Илья, побулькивая джин-тоником.