– Кстати, как ваша рана?

– Спасибо. Лучше гораздо. Эта девочка знает какую-то траву, принесла мне вчера целую охапку, и вот… Сима, как называется твоя травка?

Симка, пожав плечами и не вынимая изо рта сахара, недоумевающе замычала. Ехавшие рядом с телегой бойцы засмеялись. Симка метнула на них сердитый взгляд, языком переместила сахар за щеку и ловко спрыгнула с телеги.

– Я, товарищ комиссар, не знаю, как её звать! Только она повсюду растёт, у воды особо! Я сейчас к реке сбегаю и принесу!

– Сядь на место, бестолковая! – встревоженно приподнялась в седле Коржанская. – Здесь, знаешь, опасно бегать по кустам! Ещё не хватало…

Она не договорила – со стороны реки ударили выстрелы. Звонкие, чёткие, показавшиеся ужасающе громкими в рассветном воздухе, они скачками понеслись по пустой степи, и сразу двое бойцов повалились с лошадей на траву. Коротко выругавшись, Коржанская пригнулась к шее лошади и вскинула свой револьвер. Быстро опомнившиеся бойцы окружили ящики и раненых, и перепуганная Симка не увидела, кто из них сильным толчком отправил её под телегу.

Она ничего не могла понять: голова взрывалась от грохота пальбы, которой, казалось, конца-краю не будет, от яростных криков и брани, от топота лошадиных копыт. Сообразив лишь одно: на них напали, сейчас всех постреляют и её, Симку, вместе со всеми, – она скорчилась в комок, прижалась к колесу телеги и зажмурилась. «Ой, дура я, ой, дура… Ой, сидела б лучше в таборе… Ой, пусть хоть с железом на ногах… И когда же это кончится-то, дэвла, дэвлушка…» Симка не видела, как падают с лошадей бойцы; не видела, как из разбитого выстрелом ящика высыпаются золотые монеты, из другого – белая струя муки; как валится с горестным, почти человеческим плачем совсем рядом с телегой убитая лошадь… как возле неё падает навзничь Рябченко и как Ванда Коржанская с оскаленным лицом, заслонив собою командира полка, палит из своего револьвера.

– Григорий… Матка боска, Григорий! Езус-Мария, Григорий, что, что? Эй, Чернецов, Волбенко, уходит! Стреляйте, чёрт возьми, уходит! Вот! Вот! Вот!!!

Крики, ржание, вопли, грохот, стоны… и внезапная тишина. Тишина такая резкая, что у Симки зазвенело в ушах.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем девушка решилась открыть глаза. Рядом уже слышались встревоженные и злые голоса бойцов, поднимавших своих раненых. И от слов Чернецова, произнесённых глуховатым и сочувственным тоном, Симка выпрямилась так резко, что ударилась головой о тележное дно.

– Ванда Леховна, оставьте уж… Всё. Ничего не поможешь тут.

Осторожно высунувшись, она увидела, как Чернецов и ещё один, совсем молодой мальчишка в залитой кровью рубахе, бережно пытаются поднять с земли Коржанскую. Она увидела лицо комиссара: белое, запрокинутое, искажённое гримасой такой боли, что у Симки мороз пробежал по спине. Уже понимая, что случилось, она опустила взгляд и увидела лежащего на земле Рябченко.

– Ванда Леховна, одно хорошо – сразу насмерть, – утешающе гудел Чернецов, рассматривая круглую красную ранку на виске комполка. – С таким не мучутся, враз помирают. Охти, парни из полка расстроются… Стоящий командир был, мало таких осталось!

Коржанская молчала, стоя неподвижно и сжимая в кулаке обшлаг своей кожаной куртки. В другой руке у неё намертво был стиснут револьвер. И потрясённая Симка видела, что глаза у товарища Ванды сухи и холодны и лишь на резко обозначившихся скулах яростно, по-мужски дёргаются желваки.

– Кто ещё?.. – отрывисто спросила она.

– Из наших – Харченко, из полка – Хромов и Воронихин. Прохор, ты там что зажимаешь – ранетый? Кого ещё зацепило? Ну вот, и поранетых трое.

– Ты сам как?

– Так, царапнуло… Ванда Леховна, надо возвращаться. Перевязаться… Ребят похоронить. И товарища комполка.

– Я же говорила… Я говорила ему, я же так его просила!.. – хрипло, с едва прорывающимся в голосе отчаянием выговорила сквозь зубы Коржанская. Стоящие рядом бойцы без фуражек молчали. Горько, судорожно всхлипывала под телегой Симка.

– Что с этим делать, товарищ комиссар? – снова донёсся до неё голос Чернецова. – Четверых мы положили. Один, гад, ускакал, но я его всё равно подбил, долго не протянет! А с этим что делать будем? Разрешите, я его прямо здесь… Нет?! Да пошто ж нет-то?! Ва-а-анда Леховна…

– Прекратить нытьё, Чернецов! – оборвала его Коржанская, и голос её уже был обычным, резким, отрывистым. – Я должна его допросить, узнать всё: что за банда, откуда, сколько их… Они ведь знали, что мы поедем здесь! И с каким грузом! Они ждали нас! Этак я до зимы не перевезу золото в город! Связывайте – и на телегу!

– А ну, вставай, сволочь! Встать, гнида этакая! Чичас башку проломлю! Кто таков будешь, откуда взялся?! Отвечать!!!

– Ме сым ром. Ме ни гатярав тумаро щиб. Ни жянав, со ту камес…[60]

В тот же миг Симка отчётливо поняла, что от всей этой пальбы и жути всё-таки сошла с ума. Потому что голос – медленный, невозмутимый, лишь слегка охрипший от волнения – она узнала бы из тысячи. И тот, кто сейчас ответил Чернецову, никак не мог быть здесь… И всё же он здесь был. Стоял перед бойцами со связанными, заломленными за спину локтями, в мокрой от крови и воды рубахе, с грязным, разбитым лицом. И смотрел спокойно и даже добродушно своими светлыми глазами прямо на комиссара.

– Чего?! – взорвался Чернецов. – Я тебе покажу – не по-человечески говорить! Я тебе, контра гадючья, дам дурку валять!!! Товарищ Ванда, ну дайте я ему хотя бы…

– Отойди, Чернецов. Ты же видишь – он не понимает. – Коржанская подошла вплотную. – Кто ты? Бессарабец? Цыган? Еврей?

– Должно, цыган, морда цыганская. Может, из тех, которые давеча стояли? А может, это тот, с Херсонщины?! Какого мы с вами полгода ловили? А, товарищ комиссар?! Это наш Цыган, может?!

– Странно… Сима! – Товарищ Ванда огляделась. – Ребята, где цыганка? Она жива, не ранена? Перепугалась, должно быть… Сима, вылезай, всё уже кончилось! Стрельбы больше не будет, выходи!

Деваться было некуда, и Симка вылезла. Вылезла, молясь лишь об одном – чтобы он не подал виду, взглянув на неё.

Беркуло повернул взлохмаченную голову. И Симка почувствовала, как отрывается, падает, летит куда-то её сердце…

– Сима, в чём дело? – спросила Коржанская. – Ты его знаешь? Он говорит по-цыгански? Это ваш, из вашего табора?

– Из нашего?! – Симка икнула… И вдруг, оскалившись, завопила так пронзительно, что стоящий рядом Чернецов отшатнулся. – Да господь с вами, товарищ комиссар, у нас в таборе отродясь бандитов не было! И убивцев не было, и воров, а этот… Этот… О-о-о, чтоб ты сдох, чтоб у тебя отец подох и мёртвый пришёл твою кровь пить, чтоб тебя в канаве схоронили, сволочь, сволочь! Людей убивать, по живым людям стрелять!!! Какой ты цыган, ты выродок, тьфу, тьфу!!! Беркуло, на дар, амэ унашаса туса…[61]Чтоб тебе ослепнуть, чтоб тебе треснуть на сто частей, чтоб твои дети эти части до смерти собрать не смогли, тьфу!!! О-о-о, дайте мне ему морду разорвать, я сейчас…